1  2  3

Масудзи Ибусэ

Командир, кланяющийся востоку

Когда он собирался ударить Томомура в третий раз, шофёр, не зная, что происходит позади, включил газ, и грузовик тронулся с места. Юити покачнулся и, теряя равновесие, опёрся о борт. Незакреплённый борт откинулся, Юити инстинктивно ухватился за Томомура и, увлекая его за собой, вывалился из машины и через перила моста полетел вниз. К несчастью, оба ударились о торчавшую из воды железобетонную опору. Причём Юити чудом зацепился за неё и повис, а Томомура свалился и исчез под водой. Всё это произошло в течение считанных секунд.

Первым опомнился прапорщик Ёкота и в чём был прыгнул в воду.

— Унтер Футода, — закричал он, — возьмите нескольких солдат и следуйте за мной. Надо отыскать ефрейтора Томомура.

Уэда тоже прыгнул в воду. Река была мелкая, воды только по пояс, но илистое дно засасывало ноги в тяжёлых солдатских ботинках и сильно затрудняло поиски. Вскоре подоспели санитары, обосновавшиеся выше по реке.

— Командир, командир! Вы меня слышите? — кричал над ухом Юити подобравшийся к торчавшей из воды опоре прапорщик Ёкота. Юити лежал лицом вверх, глаза его были закрыты, из уха текла тонкая струйка крови.

Подобравшийся к Юити санитар стал щупать у него пульс.

— Всё в порядке, командир жив, — сказал он.

— Вы уверены? — переспросил прапорщик.

— Так точно, жив, — подтвердил санитар.

Сапёры сколотили несколько досок, подвели этот импровизированный плот к обломкам опоры, на которой повис Юити, перенесли его на носилки и доставили на берег.

Группа солдат, занятая поисками Томомура, нагишом прочёсывала реку, медленно спускаясь вниз по течению. Все видели, что, падая в реку, Томомура ударился головой о бетонную опору и, наверное, сразу же потерял сознание. Один из санитаров предположил, что Томомура так и умер, не приходя в сознание, и лишь благодаря этому избежал мучительной смерти в воде от удушья. Его труп отыскать не удалось. Недёшево обошлась Томомура сказанная им фраза "война — дорогостоящее удовольствие": он получил две пощёчины и погиб в мутных водах реки, даже название которой было ему неизвестно.

Командир отряда выжил. Он пришёл в себя, но всё время мучительно вздыхал. Скорее это были даже не вздохи, а тихие стоны. На грузовике командира везти было опасно, поэтому решили доставить его в полевой госпиталь на носилках.

Ефрейтор Окая воткнул в землю на берегу реки несколько веток каучукового дерева, условно обозначив ими могилу Томомура. Этот самый Окая как раз и начал разговор о расточительности войны — и вот что из этого получилось. Он сам признал, что в некоторой степени виновен в случившемся, как и водитель, стронувший грузовик без предупреждения. Окая не назвал главного виновника, но всем и так было ясно, что основная доля вины ложится на командира, который, падая с грузовика, потянул за собой Томомура.

По приказу прапорщика солдаты отряда выстроились перед воткнутыми в землю ветками каучукового дерева. Прапорщик выхватил боевую саблю из ножен и сказал: "Почтим молчанием душу усопшего ефрейтора Томомура".

При жизни Томомура отличался медлительностью. С детства был боязлив и нерешителен, всячески избегал спортивных занятий в школе. У него была толстая нижняя губа и остренький длинный подбородок. Чтобы скрыть его, Томомура отрастил жидкую козлиную бородку, которую имел привычку пощипывать после переклички, когда отдавали команду "вольно". И всё же, несмотря на свою медлительность, Томомура умел на удивление ловко ловить наполовину одичавших малайских петухов, которые бродили без всякого присмотра среди каучуковых плантаций. Он обладал способностью подманивать даже тех петухов, которые от страха залетали в малайские дома на высоких сваях. Причём ловил он их исключительно для того, чтобы угостить солдат своего отделения жареной курятиной. Для других он этого ни за что бы не сделал. Такой уж был у него своенравный характер. Однажды повар попросил Томомура поймать трёх-четырёх бойцовых петухов, чтобы устроить петушиный бой. Дело было в Куала-Лумпуре. Как раз в тот день "кланяющийся востоку командир" получил приказ о присвоении ему звания лейтенанта, и в командирской палатке собрались младшие офицеры, чтобы отпраздновать это событие.

— Знаю я их, они сначала будут развлекаться петушиным боем, а потом господин лейтенант и его дружки-офицеры сожрут бойцовых петухов, чтобы отметить повышение. Нет, не по душе мне всё это, и ловить петухов для него я не стану, — отрезал Томомура.

Повар сообщил об отказе прапорщику Ёкота, тот ни слова не сказал знаменитому ловцу петухов, а донёс командиру.

Но командир принадлежал к тому типу людей, которые по мелочам не дают волю чувствам. Поэтому он сделал вид, будто не обратил никакого внимания на донос прапорщика. Да и время для доноса тот выбрал неподходящее: ведь командир только что узнал о своём повышении. И вряд ли он надавал бы Томомура пощёчин лишь потому, что оказался злопамятен и не забыл случай с бойцовыми петухами. Другое дело — как расценили поступок командира солдаты, которые находились рядом и стали свидетелями случившегося.

Пока командира несли на носилках к полевому госпиталю, он, словно в бреду, то и дело повторял: "Эй, откиньте задний борт! Ефрейтор Томомура, ко мне!" При этом он мучительно протягивал руки, пытаясь скрюченными пальцами ухватиться за ветки каучукового дерева, подвязанные к носилкам, чтобы прикрыть командира от палящего солнца. Санитары, нёсшие Юити, забеспокоились, не начинается ли у него лихорадка. Тогда ординарец Уэда смочил водой полотенце и положил командиру на лоб. Полевой госпиталь находился в частном доме европейского типа, расположенном в пальмовой роще. За оградой бродил малаец, который подравнивал серпом кусты вьющихся китайских роз. Левую руку он держал на пояснице, а правой, словно у него в руке был не серп, а теннисная ракетка, равномерными взмахами срезал лишние плети. Санитары миновали решётчатые ворота и по тенистой аллее пошли ко входу в дом. Юити, словно бросая вызов и этой тенистой аллее, и царившей вокруг тишине, протянул к небу скрюченные пальцы и завопил: "Эй, опустите задний борт!"

Командира бережно перенесли на операционный стол. Бросив взгляд на Юити, на его рубашку с отложным воротничком и чёрные сапоги, в которые были заправлены брюки, военврач раздражённо спросил у ординарца Уэда:

— Почему не сняли сапоги?

— Разрешите доложить: у командира, должно быть, перелом левой ноги, и мы не решились причинить ему боль.

— Но правый-то сапог вы могли снять? О чём только думают эти санитары?

Уэда поспешно стащил с командира правый сапог и передал санитару, стоявшему у носилок.

— Вот видишь, ничего в этом сложного нет, — сердито заметил военврач.

Ординарцу Уэда и санитарам трудно было объяснить врачу, что оставить командира в одном сапоге им представлялось настолько неприличным, роняющим воинскую честь и достоинство, что они просто не решились стащить сапог с его здоровой ноги.

— Возьми ножницы и разрежь сапог, — приказал военврач стоявшему рядом фельдшеру.

Отвечая на вопросы врача, ординарец Уэда подробно доложил о случившемся, начиная с падения командира с грузовика и вплоть до того момента, когда его доставили в полевой госпиталь. Он даже рассказал, что у командира из ушей текла кровь, и умолчал лишь об истинных обстоятельствах происшествия. Уэда просто сообщил, что грузовик неожиданно налетел на препятствие, резко накренился, и командир, а также ефрейтор Томомура, потеряв равновесие, одновременно вылетели из кузова. "Все случилось столь неожиданно, что винить здесь никого нельзя", — заключил Уэда.

— А что с Томомура? — спросил врач.

— Скончался.

— Странно, ведь командиру не положено ехать в кузове с солдатами. Его место в кабине. Почему он оказался в кузове? Здесь что-то не так. Доложи всё, как было на самом деле, — приказал военврач.

И ординарец Уэда признался, что командир ударил Томомура за случайно сорвавшиеся с языка слова и тот от удара свалился за борт.

Тем временем фельдшер разрезал левый сапог командира, бросив его на пол, затем разрезал штанину вдоль, обнажив ногу.

Нога от голени до самой стопы сильно распухла. Врач сделал обезболивающий укол. "Ефрейтор Томомура, подойди ко мне и повтори ещё раз то, что ты сказал", — пробормотал командир.

— Ты слышал, что сказал сейчас твой командир? Похоже, грузовик стоял, когда он ударил ефрейтора. — Военврач нахмурился.

— Да, — признался наконец ординарец, не выдержав его строгого взгляда.

— Здесь вам больше делать нечего, — отправляйтесь в свою часть, вы свободны, — приказал военврач.

Ординарец Уэда и санитары отдали честь лежавшему на операционном столе командиру и покинули полевой госпиталь. Выйдя наружу, санитар сказал:

— Вот так военврач! Такому палец в рот не клади — всё насквозь видит. Сразу чувствует, где правда, а где враньё.

— Это наш командир сам в бреду наговорил что-то несусветное. А может, так оно и было, — пробормотал его напарник, потом добавил: — Взгляни-ка лучше на этого малайца. Завидую ему. Ни власти над ним никакой, ни война ему нипочём. Знай себе стрижёт розовые кусты...

— Что ты несёшь? Помалкивай, пока на гауптвахту не угодил, — зашептал первый санитар, испуганно оглядываясь по сторонам.

После того как командир попал в госпиталь, Уэда лишился должности ординарца и стал обыкновенным ефрейтором. Командовать взводом назначили младшего лейтенанта Асано, выдвинувшегося на офицерскую должность из рядовых. Во время ночного боя в их взводе двое солдат были тяжело ранены. Санитары, отвозившие их в полевой госпиталь, зашли проведать своего бывшего командира. По возвращении в часть они сообщили, что состояние его неважное, нога, возможно, срастётся, а вот с головой хуже. Видимо, ушиб был очень сильный и повредил мозг. По словам побывавшего в госпитале солдата Мотидзуки, командир лежит на койке, закрыв глаза, и время от времени выкрикивает что-то непонятное — большей частью отдельные слова из военных приказов и патриотических речей вроде: "беззаветно служите родине", "я отвечаю за ваши жизни", "антивоенные мысли", "всех, кто жалуется, зарублю собственноручно". Очень грозные слова!

— Похоже, его не вылечить. Говорит бессвязно, будто хватил лишнего. Одно слово — тронулся, — заключил свой рассказ Мотидзуки.

Другой солдат, озираясь по сторонам, добавил:

— А может, это дух ефрейтора Томомура преследует нашего командира и мстит ему?

Смешно, конечно, впутывать в эту историю дух умершего Томомура, но факт остаётся фактом: многие солдаты из взвода Юити своими глазами видели, как, падая с грузовика, командир потянул за собой Томомура.

В последующие дни продолжали поступать отрывочные сведения о состоянии здоровья Юити. Их сообщали санитары, отвозившие в полевой госпиталь очередные партии раненых. Нога быстро срасталась, а симптомы помешательства ослабели. По крайней мере командир перестал бредить, но некоторые признаки ненормальности, видимо, сохранились и приобрели хронический характер.

К тому времени более половины бывшего взвода Юити заболело крайне неприятной кожной болезнью, получившей название тропической экземы. Болезнь поражала солдат, переправлявшихся вброд через реки и болота в зоне джунглей. Сначала появлялось раздражение, напоминающее мокнущую экзему, затем на подошвах ног, голенях и в паху образовывались язвы. Санитары пытались лечить эту непонятную болезнь, заливая язвы йодом, но йод не помогал, и болезнь продолжала свирепствовать. Говорили, что даже командир её не избежал. При каждом известии о победах японской армии он обязательно совершал омовение, не брезгуя даже грязной водой из канавы, после чего отбивал поклоны, повернувшись к востоку. Из-за этой привычки он и подхватил тропическую экзему. Ещё говорили, будто единственным спасением от этой болезни был переезд в любое место с чистой водой.

Командиру Юити нравилось отбивать поклоны в сторону востока, выражая тем самым свои верноподданнические чувства. Ещё в ту пору, когда со своим взводом он плыл на военном транспорте, стоило ему услышать сообщение по радио об очередной победе, как он тут же выстраивал своих солдат на палубе, приказывал поклониться востоку и приветствовать победу троекратным "ура!" После этого он обязательно обращался к солдатам с назидательной речью. Бывало и так: днём сообщали о том, что японские бомбардировщики успешно бомбили некий город на континенте, Юити сразу же вызывал на палубу солдат и заставлял кричать "ура" и кланяться. Потом то же сообщение повторялось в вечерней передаче, и Юити снова выстраивал солдат и заставлял отбивать поклоны. Солдаты из других подразделений прозвали его солдат "кланяющимся взводом". Тогда Юити во время одной из своих речей после очередных поклонов заявил: "Наш взвод стал знаменитым благодаря тому, что он именно так выражает верноподданнические чувства, поэтому теперь вам надлежит с ещё большим рвением демонстрировать свой патриотизм, сосредоточив дух и мысли на беззаветном служении родине. Когда вы запомните наизусть и научитесь ценить даваемые вам наставления, перед вами откроется глубочайшая суть верноподданнического поклонения и вы сумеете ощутить истинный восторг".

Судя по всему, Юити нравилось обращаться к своим подчинённым с поучительными речами в ещё большей степени, чем заставлять их верноподданнически кланяться востоку. Некоторые солдаты злословили, будто командир специально заставлял своих подчинённых отбивать поклоны, чтобы получить возможность произнести очередную назидательную речь. Другие говорили, что он высокопарными речами пытался скрыть свой страх перед вражескими подводными лодками. "Почему другие офицеры не посоветуют нашему верноподданному командиру прекратить по всякому поводу отбивать поклоны в сторону востока?" — удивлялись солдаты. На что ефрейтор Томомура однажды ответил: "Просто эта несусветная глупость не противоречит военному уставу. Вот, оказывается, какой у нас нестрогий устав. Зато он жестоко карает любого разиню, у которого стащили одну-единственную рубаху". Томомура был остёр на язык и привык открыто высказывать своё мнение. За это его и невзлюбило начальство.

Когда Ёдзю стал укладывать вещи, собираясь сойти с поезда, Уэда сказал:

— Наверно, ты встретишься с кланяющимся командиром. Так вот передай ему, что его бывший ординарец Уэда рассказал тебе о нём всё без утайки и из-за этого лишился удовольствия два часа любоваться родным пейзажем из окна вагона. Словно какой-то чужак, а не японец вернулся на родину после долгого отсутствия. Так и передай командиру.

— Ты говоришь так, будто заразился в Советском Союзе духом свободомыслия. И если я в точности повторю твои слова, он страшно разозлится. Ведь он — само воплощение беззаветного служения родине и превыше всего ставит военную субординацию.

— Чушь! Наверно, этот верноподданный командир первым отказался от своих убеждений. Но, может, он всё ещё не излечился от умопомешательства?

— Ты бы разок взглянул на бетонные столбы, которые украшают ворота его дома. Наверно, тогда тебе легче будет его понять. Знаешь, верхушки этих столбов украшены разноцветными стёклами. Правда, эта идея принадлежала не Юити, а его мамаше.

— А на столбах, должно быть, высечены слова из патриотических речей? Так ты ему при встрече скажи, что водитель того самого грузовика был осуждён по статье за непреднамеренное убийство боевого соратника и нанесение увечья своему командиру. Суд жестоко его покарал, и всё это из-за чрезмерного усердия командира в выражении верноподданнических чувств.

Уэда сказал, что ненавидит Юити — раньше испытывал перед ним страх, но теперь этот страх перерос в ненависть.

В тот день, когда Ёдзю возвратился в родную деревню Сасаяма, с Юити случился припадок, и он убежал из дома. Хромота мешала ему быстро ходить, зато он удивительно ловко взбирался по крутым склонам, что нелегко даже здоровому человеку. Причем по склону спускаются обычно бегом, а Юити даже шага не ускоряет. Что-то было в нём общее с лисой-оборотнем. Правда, лисы-оборотни бродят по горам, будто по ровной, как стол, местности, и, конечно же, Юити уступал им в ловкости. Только что их, кажется, видели на восточном склоне горы, глядь — они уже с непостижимой быстротой перебрались на западный и спокойно поглядывают на преследователей. Юити, конечно, на такое не способен. Поэтому, когда мать преследует его, чтобы вернуть домой, он делает вид, будто спасается бегством, а на самом деле прячется в чьей-нибудь кладовке или курятнике. Он не обладает способностями лис-оборотней, но обыкновенной хитрости у него хватает. Справедливости ради следует сказать, что Юити никогда не убегает в чужие деревни, поэтому лучше всего оставить его в покое. Надоест прятаться в чужом сарае или где-нибудь ещё — сам вылезет.

Вот и теперь мать Юити, потратив не меньше часа на бесполезные поиски, вернулась домой и горько плакала, сетуя на свою судьбу. Тем временем Юити бродил по расположенному чуть выше в горах деревенскому кладбищу и, останавливаясь у каждой могилы, хлестал могильные камни ремнём, приговаривая:

— Получай оплеуху! И ты, и ты тоже. Получай оплеуху!

Могильные камни представлялись ему солдатами.

Как раз в этот момент на кладбище появились Ёдзю, Мунэдзиро, Хасимото и Синтаку. Мунэдзиро держал в одной руке поминальную курительную палочку, в другой — глиняный кувшин. У Ёдзю была ветвь камелии с полураспустившимися цветами. Хасимото нёс блюдо с мандзю⁴. Соседи с трудом уговорили безбожника Ёдзю прийти на кладбище, чтобы оповестить похороненных здесь предков о своём благополучном возвращении на родину.

Ёдзю долго сопротивлялся, считал посещение могил пережитком феодальной эпохи, несовместимым с его принципами. Хасимото дал ему выговориться, потом сказал:

— Может, ты и прав, но, как говорится, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. А будешь упрямиться, за тебя здесь замуж никто не пойдёт. Кстати, ведь у нас и теперь нет такого закона, который запрещал бы посещение могил наших предков.

А Синтаку добавил:

— Ёдзю, когда ты оказался в той, другой стране, ты ведь не нарушал её законов. Почему же теперь, вернувшись в родную деревню, ты отказываешься следовать порядкам, принятым здесь? Ты вернулся в добром здравии, а ведь все мы очень за тебя беспокоились. Поэтому тебе следует пойти вместе с нами и известить предков о благополучном возвращении.

Общими усилиями удалось наконец уговорить Ёдзю. Мунэдзиро — старший брат Ёдзю — предполагал, что ему одному это будет не под силу, поэтому он заранее послал жену к Хасимото и Синтаку за подмогой.

И вот они стояли вчетвером перед могилой. Мунэдзиро зажёг на могильном камне поминальную курительную палочку и наполнил водой из глиняного кувшина цветочную вазу. Ёдзю поставил в вазу ветку камелии, затем сложил руки ладонями вместе и склонился в молчаливой молитве. Остальные последовали его примеру. Когда эта простая и безыскусная церемония близилась к концу, кто-то неожиданно заорал:

— Взвод охраны, ко мне!

Молившиеся ошеломлённо оглянулись. Позади в военной фуражке и безрукавке стоял Юити, вперив в них пронзительный взгляд. Глаза его косили сильнее обычного — признак того, что приступ был в самом разгаре.

— А, это вы, господин лейтенант Окадзаки! — воскликнул Хасимото. — Спасибо, что потрудились к нам подойти. Разрешите предложить вам пирог с фасолевой начинкой — вы, кажется, его любите?

4. Мандзю — пирог с фасолевой начинкой.

1  2  3