Нагасаки (по-японски)

Нагасаки

Книга "Шествие в пасмурный день"

  • Фотографии...
  • Атомная бомбардировка
  • Хибакуся
  • Бумажные журавлики
  • "Mainichi": статьи

     

  • Воспоминания пострадавших
  • Свидетельства очевидцев

     

  • Разрушения: Хиросима
  • Разрушения: Нагасаки
  • Жертвы
  • Видео

     

  • Произведения хибакуся
  • Из книг

     

  • Проблемы разоружения
  • Ядерное оружие
  • Исторические документы

     

  • Ссылки
  • 1  2

    Тамики Хара

    Ледяные цветы

    Порой ему казалось, что он задохнётся в тесной, размером не более трёх татами, каморке с дощатым полом. Но когда шёл дождь, сквозь многочисленные щели в застеклённом окне залетали мокрые брызги, и это было ещё хуже. Поэтому он часто уходил из дома и бродил по улицам города. "Нет мне приюта, и дождь безжалостно хлещет в мои глаза..." — эти запомнившиеся когда-то строки теперь как нельзя лучше подходили к его положению. Однажды он увидел женщину, без стеснения спавшую на бетонной платформе станции Юракуте. Прижимая к себе ребёнка, она лежала с открытыми пустыми глазами прямо на бетоне. По лицу её было видно, что совсем недавно она жила в семье — обычной человеческой жизнью. Смотреть на её лицо было невыносимо.

    Его твёрдое ложе по утрам, когда он просыпался у себя в каморке, казалось ему таким же бетоном, где он спал, отрешённо раскинувшись во сне. Очнувшись, он кричал себе: "Только не здесь! Рано ещё умирать!" Тонкий дощатый пол на втором этаже, казалось, вот-вот рухнет и разлетится в щепки...

    Из Хиросимы пришло известие, что барак, строящийся на пепелище, скоро будет совсем готов.

    Ему захотелось побывать на родине. В феврале того года он из деревни Яхата уже ездил в Хиросиму взглянуть на пепелище родного дома. Он помнил, какой вид открылся ему тогда. На выжженной земле, куда хватал глаз, торчало лишь несколько невзрачных сараев. Вглядываясь в дно садового пруда, наполненного зеленоватой водой, он думал о том, что же произошло в тот странный миг утром шестого августа. Старший брат проворно убирал мусор, давал указания плотникам. Они закусывали, сидя вокруг костра, сложенного из случайно сохранившихся в саду деревьев. Над горным хребтом, видневшимся совсем близко, поднялась отвесная туча, и посыпал мелкий снег. Из деревянного ящика, закопанного в саду, он извлек чашки и блюдца, запачканные чёрной жижей. Он пользовался ими в путешествии после смерти жены, пока не вернулся в Хиросиму. К счастью, посуда оказалась целой, и он отвез её в дом старшей сестры.

    Недавно овдовевшая старшая сестра жила на улице Кавагути в старом доме, уцелевшем от огня. "Ну и что же ты собираешься делать? Теперь не время прохлаждаться!" — говорила она всякий раз, увидев его. Опасаясь страшной беды, нависшей, как она считала, над ними, она всем своим видом показывала решимость выбраться из трагических обстоятельств. А он после хиросимского бедствия жил на хлебах у младшего брата в деревне Яхата и, чувствуя, как тело его день ото дня слабеет от голода, всё чего-то ждал.

    Токийский друг написал ему: "Рождается новый человек. Радостно видеть это. Приезжай скорее". Но пока он ждал, что будут отменены ограничения на поезда, запретили въезд в шесть больших городов.

    Он тоже горячо желал увидеть рождение нового человека. После взрыва атомной бомбы у него возник особый интерес и сострадание к своему ближнему. Жадными глазами он наблюдал людей, бродящих среди развалин. На чёрном рынке, стихийно возникшем у края выжженной земли, стали появляться молодые люди с напомаженными волосами, в прекрасных кашне и женщины в изящной одежде. По мёртвому городу валила толпа, грохотали трамваи. В одном из них он услышал, как мужчина, с виду рыбак, брезгливо сложив руки на груди, прорычал: "Приносят кимоно и говорят — обменяй на сушёный анчоус... Совсем уж дошли до ручки!"

    Этот мужчина напомнил ему паука, сосущего кровь из своих жертв. И такие пауки, видно, развесили свои сети повсюду.

    — Теперь надо либо в крестьяне подаваться, либо в спекулянты. Иначе не выживешь, — горячо уверял всех Гото, прежде преуспевающий служащий, ныне крестьянин. Это было на церемонии закрытия фабрики старшего брата в городе Хацукаити. Он сам с полгода работал на фабрике и присутствовал вместе с младшим братом на церемонии. Это была первая и последняя встреча служащих фабрики после атомного бедствия. Как ни странно, все остались живы. Даже Нисида, получивший смертельные ожоги и долго боровшийся за жизнь, и тот держался бодро. Все думали, чем бы теперь заняться.

    — Открыть бы магазин, а рядом понастроить сирукоя1 и работать с утра до вечера не покладая рук, — сказал полушутя, полусерьёзно Гото.

    В это время у веранды остановился автомобиль, и кто-то бесцеремонно ввалился в дом.

    — Не надо ли масла, сорок пять иен за кусок? — Мужчина надменно поглядел на собравшихся.

    — Отдохните немного, — предложил ему Гото. Мужчина уселся на веранде и заговорил с ними, как с малыми детьми:

    — Хе-хе! А жить-то всё труднее становится. Понятно, когда десять вещей надо разделить на десять человек, но когда три делятся на десять, это уже смешно. Вряд ли правительство захочет плодить слабых и нищих... Хе-хе! Вот послушайте, что я скажу. На днях зашёл к начальнику станции. Груз надо было отправить. Кругом люди, поэтому я незаметно положил на его стол двадцать иен и написал, что мне нужно. Начальник станции оказался понятливым малым и тут же разрешил мне отправить груз. Теперь всё так и делается. Уж я-то знаю. Один парень, который совсем недавно был всего лишь мальчишкой на побегушках, говорит мне: "Я теперь большими делами ворочаю. В месяц тысяч пять загребаю". Смешно! Люди разные, а всё равно мошенники.

    Он молча глядел на тошнотворно красную рожу мужчины. Закончив речь, тот высокомерно уселся в машину и уехал.

    С тех пор он не мог забыть наглого тона этого типа. Ему и прежде раза три приходилось встречаться с ним. "Что же это за человек такой?" — думал он. Будто насмехался над ними.

    Изголодавшись по куреву, он отшагал полтора ри2 по дороге из деревни до города Хацукаити, надеясь найти окурок. Но разве найдёшь окурок на деревенской дороге?

    В Хацукаити, в доме невестки, он разжился наконец сигаретой, и всё, что накопилось в душе за это время, вдруг навалилось на него.

    — Я уж думал, не умираю ли я, — сказал он со вздохом.

    — Не говори так. Женись снова. Мы с мужем тут подумали: заболеешь, кто приглядит за тобой в такое время?

    Старший, брат, наезжая иногда в Яхату, тоже заводил разговор о его планах, спрашивал: "Что же ты намерен делать?" — "Скоро в Токио поеду", — бормотал он, чтобы отвязаться.

    "И долго ты собираешься сидеть у них на шее? Пора бы уж приняться за что-нибудь", — написала ему в письме вдовая младшая сестра, которая некоторое время жила вместе с ним у брата.

    — Макото просто молодец! Стоит мне поворчать, как он тут же горячо берётся за дело и всё улаживает, — взглянув на него, повела разговор о сыне старшая сестра, когда он был у неё на улице Кавагути. После смерти отца этот подросток, ученик второго класса средней школы, как-то сразу повзрослел, быстро сообразил, как добывать средства, и ловко ими пользовался. На вырученные деньги племянник починил крышу, досыта наедался треской и курил сигареты с чёрного рынка. Он с изумлением смотрел на этого шестнадцатилетнего мальчишку. Однако такие подростки, видно, всюду росли теперь на развалинах городов.

    Пока он рассеянно помышлял о поездке в Токио, опубликовали мораторий. Он не знал, что теперь делать. Поехал к старшему брату в Хацукаити. "Вряд ли найдется ещё такой дурак, как ты, чтобы исполнять все указания правительства", — сказал брат. Непонятно почему, но в ушах его опять вдруг прозвучал презрительный смешок: "Хе-хе!"

     

    От друга, проживавшего в Омори3, пришёл ответ: "Могу устроить у себя, пока не найдёшь пристанища". Он стал быстро готовиться к отъезду в Токио. Большим препятствием был запрет на въезд в столицу. Он просто не знал, как его обойти. И решил поехать на авось.

    — А вещи уж сами доставляйте, — холодно сказали ему в транспортной конторе в деревне.

    — Не могу взять ваш багаж. Как бы бандиты не ограбили, — отказал носильщик на станции, когда он с трудом дотащил багаж до вокзала.

    Утром он, волнуясь, ждал поезд на платформе хиросимского вокзала, надеясь, что места будут, так как поезд отправлялся прямо из Хиросимы. Но состав вёз демобилизованных из Отакэ. Все двери оказались закрытыми, сажать не хотели. Он бегал, как сумасшедший, по платформе, пока не влез наконец в один из вагонов. Кое-как доехал до Йокохамы, где пересел на электричку. С удивлением разглядывал пейзаж за окном. Он сильно отличался от хиросимской испепелённой земли, хотя и здесь были следы пожарищ.

     

    С тех пор как он приехал в Токио, его не покидало чувство усталости из-за какой-то непонятной суеты. Поехал электричкой в Университет Мита4. В вагоне электрички, битком набитом людьми, его грудь сдавили плечами так, что невозможно было вздохнуть. Переполненная электричка из-за неисправности высадила всех в Синагава. Чёрная толпа пассажиров выплеснулась на платформу. Он был совершенно измождён, но внутри всё клокотало. И когда он вышел из следующей электрички на Тамати, то почувствовал облегчение, будто вылез из горячей бани. Осведомился в университете о профессоре N., но его не оказалось на месте. Тогда он тут же сел на электричку и поехал обратно. Вагон был заполнен до отказа. Какой-то мужчина в джемпере, стоявший рядом с ним, ровным голосом стал бранить беспорядки на транспорте. Он с удивлением глядел на этого человека. Лицо мужчины отражало послевоенное благодушие, и сам он казался актёром из фильма, где люди бестолково перебраниваются друг с другом.

    На другой день он отправился в Мэдзиро искать дом профессора N. Его внимание то и дело привлекали сгоревшие и оставшиеся в целости кварталы. Дом профессора находился в районе, уцелевшем от пожара. В кабинете, выходившем в тихий сад, на полках теснились книги. Давно уже ему не приходилось бывать в такой спокойной обстановке.

    — Место преподавателя, возможно, и найдётся. Но говорить о жалованье не приходится. — Профессор N. сочувственно поглядел на него и сказал тихо: — Пожалуй, лучше было бы вам остаться в Хиросиме.

     

    Дня через три он зашел в Университет Мита, но профессора снова не застал. На душе было неспокойно, так как он всё ещё не получил разрешения на въезд в Токио. Купил билет до Симбаси — ему захотелось побывать на Гиндзе...

    Свежая зелень ив, толпы людей, разукрашенные витрины — всё кружилось в мягком солнечном свете. Особенно его потрясла ярко-красная клубника на серебряном блюде в витрине магазина. За каждым стеклом мелькало что-то знакомое издавна или что-то новое. Он машинально вошёл в универмаг и встал в очередь за лотерейными билетами, чувствуя себя как деревенская девчонка, сбежавшая из дома. "Что это со мной? И как же будет дальше?" — с удивлением думал он, ощущая свою потерянность в толпе.

    Как-то раз он решил навестить знакомого из Института культуры. На станции Омори пересел в электричку. В это утро, как ни странно, было много свободных мест. Но на следующей станции вдруг ввалилась толпа людей с плакатами, и в вагоне стало твориться что-то странное. К потолку вагона взвились плакаты с надписью: "Долой Сидэхара, зятя Мицубиси!" Они трепетали на ветру, врывавшемся в окна. Молодой мужчина в пиджаке, заглядывая в маленький листок, пел "Интернационал", из окна дул свежий ветер, электричка быстро неслась вперёд. "Может, это и есть новый человек?" — подумал он, и ему почему-то стало радостно на душе. Он вышел на станции О-тя-но Мидзу. Перед ним тянулась улица, уцелевшая от пожара. Его сразу же потянуло туда. Настроение было хорошее. Но тут он вспомнил, что всё ещё не имеет разрешения на въезд в Токио, и решил поехать к профессору N. Вернулся на станцию и купил билет до Мэдзиро.

    Недели две спустя он поступил работать на вечернее отделение средней школы Университета Мита. Однажды вечером состоялось торжественное открытие школьного стадиона, после чего вновь принятые учащиеся окружили его в коридоре, где горел свет, и он громким голосом прочитал им расписание занятий.

    На другой день начались занятия. От Омори до Тамати он добирался всегда в тесноте и давке переполненной электрички. В результате написал статью "Заметки по поводу транспортного ада".

    С поступлением на службу вопрос о переезде в Токио, так долго мучивший его, решился сам собой. Но теперь, как зверь из тёмной листвы, оскалил свои белые клыки голод.

     

    Дорога вверх по склону, вся мокрая от дождя, была мрачной, как желудок, наполненный одними овощами. Качаясь от слабости, он медленно поднимался по каменным ступеням. Войдя в аудиторию, садился на стул и старался уже не вставать с него. Но учебников не было, и поневоле приходилось вставать и писать на доске. Рука с мелом казалась тяжёлой и ныла от боли.

    Он решил написать "Заметки о голоде". Мучительный голод вызывал у него странные галлюцинации. Ему слышалось непрерывное бормотание какой-то старухи, умиравшей от истощения. "Почему я должна так страдать?.." — спрашивала она уныло, и не было конца этой скорбной песне. Он шёл в парикмахерскую, садился на стул, закрывал глаза, и в тот же миг перед ним представала собака, которая жила когда-то в его доме. Помахивая хвостом, она жадно глотала объедки — и до боли напоминала его самого.

    Прочитав рассказ Сервантеса "Лиценциат Видриера", он вдруг задумал написать роман под названием "Новый лиценциат Видриера". Герой Сервантеса боялся всяких прикосновений, потому что думал, что сделан из стекла. Созданный из мельчайших стеклянных частиц, мозг его работал очень быстро и на любой вопрос давал немедленный и удивительно разумный ответ. К примеру, один человек спросил его, как избежать зависти к ближнему. "Спать, — ответил он. — Ибо до тех пор, пока не окончится твой сон, ты будешь ничем не хуже предмета своей зависти". А однажды несчастный Стеклянный человек завопил: "О столица, столица! Ты делаешь своими баловнями наглых попрошаек и губишь людей скромных и достойных; ты на убой откармливаешь бесстыдных шутов и моришь голодом людей умных и застенчивых"5.

    Ему очень нравились эти слова Стеклянного человека, и он подумал: "А что, если поместить такого человека в нынешний Токио?" Можно было бы сделать его порождением атомного шока. Однажды он увидел, как во время давки в вагоне разбилось вдребезги дверное стекло, и ему тут же представилось, в какое замешательство пришёл бы Стеклянный человек, увидев это.

    Ученики вечернего отделения, видно, тоже недоедали и поэтому радовались, когда занятия кончались хоть немного пораньше обычного. Возвращаясь домой, он иногда попадал в толпу людей, ездивших за продуктами. Большая часть этой чудовищной толпы вываливалась из вагонов на станции Оитё. Остальные выходили на Омори и угрюмо поднимались вверх по лестнице. Люди с огромными чёрными мешками теснились у выхода с перрона, потом вырывались наружу и шли нескончаемой вереницей, по каменным ступеням. "И что ты думаешь по этому поводу?" — спросил он как-то своего Стеклянного человека. Тот ничего не ответил...

    Однажды на станции Омори он видел, как женщина с огромным мешком за спиной плюхнулась на бетон. Он с ужасом подумал, поднимется ли она с такой тяжёлой ношей. Она поднялась. "Какая чудовищная сила духа!" — сказал он своему Стеклянному человеку, но тот и на этот раз ничего не ответил.

    Как-то он поехал в Институт культуры навестить своего знакомого. Того не оказалось на месте, и он решил немного подождать. Прохаживаясь по институту, он увидел, что в зале собралось множество людей. По-видимому, там шло какое-то представление. Он поднялся по лестнице на антресоли, чтобы сверху посмотреть, что происходит в зале. На антресолях толпились зеваки, к которым он и присоединился. Внизу, в зале, сидели за столом люди, похожие на актёров, и пили пиво. На сцене шёл какой-то странный диалог между мужчиной и женщиной. Когда этот непонятный спектакль закончился, появился глухонемой подросток.

    — Этот мальчик талантливый пианист, но достаточно лёгкого соприкосновения с житейской суетой, и его механизм приходит в негодность, — объявил ведущий.

    "Ага! Да это Стеклянный человек!" — подумал он. Печально заиграло пианино. В зале шумели.

    — А теперь я прочту вам экспромт. Стихи называются "Родина"! — крикнул кто-то. — "Родина! Родина! Что же это такое?.."

    Тут заиграл патефон. Все встали и принялись танцевать.

    — Эй! Спускайтесь сюда! — позвали снизу. Стоявшие рядом с ним люди ринулись в зал. Он машинально последовал за ними. В зале уже была толчея, какая бывает скорее перед уходом гостей. Он рассеянно стоял в углу. И тут какой-то незнакомый ему человек предложил: "На, выпей!"

    ...Он был уже пьян, когда толпа бросилась в коридор. Он последовал за всеми. Двое парней вышли, качаясь, с разных сторон коридора и сцепились друг с другом прямо у него на глазах. В тот же миг кто-то развёл их. На повороте пол коридора был залит кровью, под ногами валялись осколки разбитого стекла. Пьяные всё ещё вопили где-то.

    Не то от возбуждения, не то от новизны ощущений или же оттого, что был пьян, он никак не мог понять, что делает здесь, в этом месте. Всё происшедшее казалось ему сценой из романа "Новый лиценциат Видриера".

     

    1Сирукоя — закусочная, где подают суп из красной фасоли с рисовыми клёцками.

    2Ри — единица длины, около 4 км.

    3Омори — район Токио, теперь входит в район Ота.

    4Университет Мита (по месту, где находится) — одно из крупнейших частных учебных заведений Токио, учебный комбинат, состоящий из училищ всех ступеней — от начальной школы до высшей. Другое название — Университет Кэйо.

    5. Цит. по изданию: Мигель де Сервантес Сааведра. Собр. соч. в пяти томах. Том III, 1961, с. 241. –Перевод Б. Кржевского.

     

    1  2

    Hosted by uCoz