1  2  3

Кёко Хаяси

Шествие в пасмурный день

— Помнишь, я рассказывала тебе о своём старшем брате? Тогда у него было так же.

Я вспомнила: из глаз у него текли слёзы, смешанные с кровью, и он умер.

— Да нет, у тебя совсем другое.

— Ах, оставь! Я всё понимаю. Кровотечение сильное.

Она рассказала, что с самого утра, несмотря на кровотечение, занималась уборкой, стирала и даже гладила, думая: вот-вот кончится. Одно время казалось даже, будто крови стало меньше. А потом заметила, что внутренняя сторона полотенца начала пропитываться кровью.

— Я постелю тебе. Приляг. — Войдя в комнату из сада, я открыла дверцы шкафа. Вынула матрац, расстелила. Это был детский матрац с яркими картинками-аппликациями из мультфильмов. Тэйко послушно легла на бок. Закрыла глаза.

— Может, позвать мужа? — предложила я. Она запретила, сказав, что после полудня он сам придёт. Но ведь так можно истечь кровью! Что делать, если она не остановится?

Мне было страшно оставаться с Тэйко одной. Я было поднялась, сказав, что попрошу кого-нибудь из семьи мужа прийти сюда, но Тэйко опять воспротивилась.

— Не надо никому сообщать. Я понимаю, что досаждаю тебе, но, может, ты посидишь со мной до прихода врача?

Я взяла Тэйко за руку. Она сплела свои пальцы с моими и, глядя мне в лицо, произнесла:

— Так мне спокойнее.

Мы молча смотрели друг на друга. В далёком прошлом, когда за спиной у нас ещё были косички, мы обе попали под атомную бомбардировку. Лицо Тэйко нежно белело на фоне детского матраца, и она казалась совсем здоровой. Но наше атомное прошлое не отпускало нас.

— Тебе ведь нужен свидетель, — вдруг вспомнила Тэйко. — Вытаскивай бумаги. Буду твоим свидетелем, пока ещё могу писать.

И она размашисто расписалась под заявлением на получение "Книжки", приложив потом личную печать. Нажимая со всей силой на печать из слоновой кости, умирающая Тэйко гневно подтверждала мою причастность к атомной бомбардировке...

В ту ночь мне позвонил из больницы муж Тэйко: её госпитализировали, и она, видимо, была безнадёжна. "Она хочет видеть вас. Не придёте ли?" — спросил он меня.

Когда я примчалась в больницу, он стоял около кровати Тэйко. Нос у него был обгоревший на солнце. Когда я с недоумением спросила, почему не привели ребёнка, она ответила, что не хочет его видеть.

— Врач сказал, едва ли она дотянет до утра, — тихим голосом сообщил мне муж.

Я никак не могла понять, почему Тэйко не хочет повидать сына.

— Пойду и приведу его, — вызвалась я. И тут Тэйко, лежавшая с закрытыми глазами, открыла их и твёрдо сказала:

— Не надо.

— Но почему? Неужели ты не хочешь с ним встретиться? — Я всё никак не догадывалась, почему умирающая мать отказывается видеть сына.

— Ужасный ты человек, — сказала она сердито. — Я не хочу, чтобы малыш видел моё безобразное лицо. — И Тэйко повернулась ко мне спиной.

Кровотечение стало несколько слабее, но изо рта и носа всё время капало. Муж Тэйко вытирал кровь охлаждённым полотенцем.

— Это не так уж страшно. Кровотечение, похоже, прекращается, поэтому, если ты всё же захочешь увидеться с сыном, я приведу его. Вот о чём я твержу тебе! — И я погладила Тэйко по волосам.

Холодное полотенце, видимо, помогало, и кровотечение уменьшалось. Врач сказал, что конец, скорее всего, наступит этой ночью, однако не исключено, что она протянет и пару дней. Может быть, хоть в этом крохотном счастье судьба ей не откажет.

— Правда, прекращается? — спросила Тэйко, обрадовавшись.

— Да. И поэтому, наверное, стоит всё-таки привести мальчика. Ведь ты же хочешь видеть его!

Тэйко взяла мужа за руку.

— Ладно, завтра приведи его пораньше, а сегодня вечером я посплю. — И она подробно объяснила, во что завтра мальчика одеть и где находится одежда.

Муж, опустив голову, вышел из палаты. По щекам его катились слёзы. Я подумала, что до утра Тэйко, наверно, не доживёт. И муж её, должно быть, об этом знал.

Я не стала ещё раз говорить Тэйко, что приведу ребёнка.

В ту ночь она скончалась.

Только после того как я получила повестку — вызов на тщательное обследование, я поняла Тэйко, отказывавшуюся от встречи с сыном. Вероятно, она хотела умереть в одиночестве, нести одной страдания хибакуся. Я хочу, чтобы и моя смерть была такой же. Хочу, чтобы у сына осталось в памяти нежное, улыбающееся лицо матери. Наши дети — хибакуся во втором поколении. Возможно, и они умрут той же смертью, что и мы. Поэтому они не должны видеть, как мы умираем. Нельзя до конца показывать им нашу агонию. Вот почему я должна идти в больницу одна.

В тот день, когда я прошла обследование, выяснилось, что лейкоциты у меня упали ещё на двести единиц. Слова старого врача: "Падают" — я восприняла довольно спокойно.

Интересно, каков же самый низкий предел? — размышляла я. Если, допустим, человек живёт до нулевого показателя, и в неделю они будут у меня убывать до двухсот единиц, то я смогу протянуть ещё недель пятнадцать. Эти дни я целиком посвящу сыну. Чтобы, став взрослым, он не забыл свою мать. Я постараюсь, чтобы у него осталось много приятных воспоминаний.

— Через неделю получим более подробные данные, тогда и поговорим. А пока не принимайте близко к сердцу, — добавил старый врач.

Митинг перед вокзалом всё ещё продолжался. Думая о том, что принесёт мне завтрашний день, я наблюдала за юношей с келоидным рубцом. Может, и у него, как у меня, пониженное содержание лейкоцитов?

— Если каждый, кто согласен с целью нашего движения, сделает хоть шаг, хоть полшага с нами, это будет прекрасно. Пойдёмте вместе по пути борьбы за мир. Я призываю вас! — Речь окончилась.

Другой мужчина громко прокричал:

— Мы отправляемся в Хиросиму! Граждане, прошу аплодисментами проводить участников марша мира!

Толпа купальщиков громко захлопала. Под шум аплодисментов юноша с келоидным рубцом медленно опустил транспарант, свернул полотнище, ухватил древко левой рукой и зашагал, со стуком волоча его за собой.

— Подними транспарант, — сказал большеглазый мужчина, высоко неся цветной флаг.

— Эх, пройдусь-ка и я с вами вместе до моря! — Загорелый юноша в одних плавках встал в конце процессии. На этот энергичный жест толпа отреагировала смехом и аплодисментами.

Небо снова начало заволакиваться облаками, и в этом сером свете дня шествие медленно двинулось. Толпа на привокзальной площади расходилась, каждый возвращался к своей жизни.

В моих ушах всё ещё звучал голос парня, так прямодушно примкнувшего к колонне: "Эх, пройдусь-ка и я с вами вместе до моря!" Он дойдёт до моря и, помахав им рукой, решительно нырнёт в воду. Он, как и все, кто собрался на привокзальной площади, вернётся к своей повседневной жизни.

Может быть, впредь они никогда больше не столкнутся ни с чем, что связано с атомной бомбардировкой. А если и столкнутся, то всего лишь на одно мгновение, в августе.

Однако для юноши с келоидным рубцом, равно как и для меня, день окончания шествия не наступит. Пусть море, по берегу которого вьётся дорога, и засверкает под лучами летнего солнца, пусть не я, так этот юноша дойдёт до конечного пункта марша — мы будем продолжать свой путь, неся своё знамя.

Я повернулась спиной к участникам шествия и направилась в супермаркет. Шла медленно, приноравливаясь к ритму шагов морских купальщиков.

1  2  3