Нагасаки (по-японски)

Нагасаки

Книга "Шествие в пасмурный день"

  • Фотографии...
  • Атомная бомбардировка
  • Хибакуся
  • Бумажные журавлики
  • "Mainichi": статьи

     

  • Воспоминания пострадавших
  • Свидетельства очевидцев

     

  • Разрушения: Хиросима
  • Разрушения: Нагасаки
  • Жертвы
  • Видео

     

  • Произведения хибакуся
  • Из книг

     

  • Проблемы разоружения
  • Ядерное оружие
  • Исторические документы

     

  • Ссылки
  • 1  2  3  4  5  6

    Кёко Хаяси

    Пляска смерти

     

    Я потеряла всякое ощущение времени. Наверное, часа через два после бомбёжки у меня началась рвота. Меня вырвало белой пеной. Женщина в пёстрых шароварах сказала:

    — Это, наверное, оттого, что ты не обедала, — и принесла мне с бахчи тыкву. Бахча сгорела, листья и стебли превратились в пепел, и его унесло ветром, а плоды остались. Разрезав тыкву осколком черепицы, тётушка протянула мне кусок: — На, поешь. — От одного запаха меня опять вырвало. — Это потому, что у тебя пустой желудок. Хоть через силу, но всё же постарайся проглотить, — уговаривала она. Я отказывалась, но она меня заставила: — Поешь, ведь неизвестно, сколько ещё дней это продлится.

    Тыква, валявшаяся на опалённом зноем поле, была тёплой и очень резко пахла. Я откусила кусочек и едва проглотила его, как меня сразу же стошнило чем-то зелёным. Тыква имела запах луговой травы. Обожжённая кожа человека, когда рана чуть-чуть подсохнет на солнце, пахнет сырой тыквой. Некоторые люди считают, что у помидоров запах крови. У тыквы тоже.

    — Смотрите, солнце падает! — закричал какой-то старик в защитном капюшоне, указывая пальцем на небо.

    Карминного цвета солнце с вихревыми протуберанцами вокруг диска опускалось к горизонту. Эти вихревые потоки, как на картине Ван Гога, были отчётливо видны. В разгар лета в середине дня солнце, которое я видела с поля Данданбатакэ, находилось на уровне моих глаз и на уровне моря. Солнечные лучи даже в самую сильную летнюю жару благодетельны для жизни, но это солнце источало жесточайший зной. Его будто раскатали на прокатном стане, и оно обрушило всю свою тепловую энергию на землю. Женщина поспешно накрыла меня своим дождевым зонтом.

    — Нельзя тебе смотреть на всякие ужасы.

    Это был большой европейский зонт чёрного цвета. Но даже под ним мои щёки пылали и болели.

    — Думаю, что в Исахая всё благополучно. Если же и там разбомбили, тогда приезжай ко мне в деревню. Я тоже ведь осталась совсем одна.

    Она написала для меня на клочке бумаги, как искать её родную деревню в Симабара. Затем вынула из кошелька десятииеновую бумажку:

    — Это немного, но на дорогу до Симабара тебе хватит. Не потеряй. — И, сложив в несколько раз бумажную ассигнацию, сунула её мне за резинку шаровар. — Если останешься одна, деньги понадобятся. Не оброни, — она снова наказала мне быть внимательной.

    В докладе "О спасательных мероприятиях, предпринятых во время атомной бомбардировки" говорится: "Официально было сообщено, что на город Хиросима сброшена нового типа бомба, причинившая огромный ущерб. Однако никаких подробных разъяснений не последовало, и всеобщие предупредительные меры приняты не были. Поэтому, когда 9 августа последовал ещё и удар по Нагасаки, армия, административные органы и население оказались застигнутыми врасплох. Даже мы, знавшие о существовании атомной бомбы, к нашему стыду, не придали серьёзного значения этой бомбардировке, пока не почерпнули необходимых сведений в листовках, сброшенных той же ночью противником. И правительство Японии, и народ спохватились только после получения сообщения от врагов. Таково истинное положение дел".

    Невероятные фантазии о том, что вместе с зажигательными бомбами было сброшено огромное количество бочек с нефтью, простительны для нас, людей несведущих. Тогда я не смогла есть тыкву, подобранную в поле возле Мацуяма. А сейчас, когда пишу эти строки, не перестаю удивляться тому, что не могла есть и картофель, купленный женщинами в Митино. Пусть я не могла проглотить тыкву потому, что она была заражена радиацией, но ведь картофель-то был не облучён.

    Конечно, меня стошнило не оттого, что желудок был пуст. В результате облучения наступило так называемое "радиоактивное опьянение". При атомной бомбардировке умирают не только от травм и телесных увечий. Радиация сильнее всего действует на молодых. Чем моложе человек, тем губительнее её действие. Почти все дети младше пятнадцати лет, оказавшиеся вблизи эпицентра взрыва, умерли в первые три дня. В результате лучевого поражения органов пищеварения.

    В Исахая после девятого августа военно-морской госпиталь, начальная и средние школы, муниципальные помещения и здания общественных организаций были заполнены жертвами атомного взрыва. Привлечённые запахом гноящихся ран, во множестве налетели зелёные мухи. Они роями кружили над умирающими. В ранах ещё живых людей и на трупах кишмя кишели черви. Но разве достоин человек такой участи? И ещё война откровенно учит тому, что есть провидение. Я узнала, например, и такие вещи: чтобы сжечь человека, лучше всего подходят полусухие дрова. Их трудно разжечь, но уж если они загорятся, то выделяют очень сильный жар. И горят долго, не оставляя головешек. В оставшейся горстке пепла не различишь, где был человек, а где дрова. Всё превращается в черноватый пепел, а если его ещё поворошить садовыми граблями, то он и вовсе становится неотличим от земли.

     

    Недавно я читала записки оставшихся в живых при авиакатастрофе в Андах. Семьдесят дней потерпевшие находились в снежном плену в горах, и шестнадцать человек чудом выжили. Все они — молодые люди лет тридцати или немногим более, набожные христиане, из привилегированных слоёв общества. Этот инцидент вызвал много шума. Они остались живы только потому, что питались человеческим мясом. Вначале некоторые из них ещё отказывались есть своих погибших товарищей. Но несколько человек начали убеждать других, что им сам бог послал эту пищу для сохранения жизни. Вскоре уже все питались человечиной. Затем, с наступлением весны, в снежной лавине погибли ещё несколько человек. Оставшиеся в живых стали разыскивать под снегом свежие трупы — ведь они питательнее... Когда спасатели обнаружили их, то увидели, как некоторые из потерпевших употребляли в качестве посуды расколотые черепа своих товарищей, а кости — как ложки. Поистине, посуда соответствовала содержимому. Удивительны метаморфозы человеческого сердца, обладающего способностью ко многому привыкать. Мне невольно приходят на память слова Таками11 о "достоинстве человека" — слова, столь обожаемые в так называемом "добропорядочном" обществе.

    В этом обществе считается достойным и, "преисполнившись гнева, обрушивать атомный дождь", и питаться человечиной, прикрываясь "божьим благословением". Впрочем, жизни такова, что течение времени ведёт к забвению, и остаётся в памяти только голый факт, а пограничная ситуация забывается. Так произошло и с женщиной в пёстрых шароварах. Она просидела около часа в поле близ Мацуяма и не пыталась даже отыскать свой дом. Пепелище, оставшееся на месте квартала, являло картину полного разрушения, и странно было надеяться, что кто-то случайно уцелел.

    И всё же один человек, находившийся в эпицентре взрыва, оказался жив. Это был муж той женщины. Он работал на заводе в бухте Акуноура. Этот район не очень пострадал. Наверное, если бы в тот день он пошёл на работу, с ним бы вообще ничего не случилось.

    Как и в случае с Инатоми, девятого августа он простудился и остался дома. С утра беспрерывно раздавались сигналы воздушной тревоги, поэтому он, чувствуя недомогание, затащил матрац в противовоздушную щель, вырытую в дома, и там лёг. Их двухэтажный деревянный дом как щепку унесло ветром, уцелел только бассейн, сделанный из искусственного мрамора. Но мужчина всё же спасся. Вход в щель засыпало, и он, чтобы выбраться наружу, целых три часа откапывал себя изнутри. Затем он, когда уже бежал по дороге, поранил ногу. Это была его единственная травма. После войны мы с матерью поехали в Симабара, чтобы поблагодарить ту женщину за заботу обо мне. Её муж, совершенно облысевший, лежал на постели в гостиной. Из их простого деревенского дома открывался прекрасный вид на бухту Тидзиисинада. Я ещё помню, как с появлением косяка рыб буквально на глазах менялся цвет моря.

    Когда мать произнесла слова благодарности женщине за её доброту, проявленную тогда ко мне, её муж, лежавший до сих пор молча, встал и со злостью бросил:

    — В то время, как я, словно крот, из последних сил рыл землю в щели, она сидела в поле и спокойно оттуда посматривала! Даже не пришла спасти меня!

    Хозяйка принесла нам чаю. Её губы беззвучно шевелились, но она, так и не сказав ничего, только молча отвернулась и стала смотреть в сторону моря.

    Если рассказывать о том времени, подобных смешных и трагических историй наберётся немало.

     

    Из Мацуяма мы снова ушли в горы. Пробираясь по холмам, к сумеркам достигли горного склона, начинавшегося позади женской гимназии. Это в том месте, где находится храм Ситимэн-дайбосацу. Там стояли два-три полуразрушенных крестьянских дома. В сарае сидели взаперти куры, и, когда мы проходили мимо, они, просунув головы между жердями загородки, вопросительно смотрели на нас, словно спрашивали: "Что случилось?" Мы невольно рассмеялись. Хотелось ответить, если бы только они понимали: "Люди и те не знают, что случилось".

    Нагасаки лежал под нами в низине. Солнечные лучи окрасили город в красный цвет. Отсюда видно было бетонное здание начальной школы Сако, слева в направлении к улице Ханка. Хорошо просматривалась кирпичного цвета земля спортплощадки. Там стояли четверо или пятеро детей. По улице, уцелевшей от разрушения, гулял влажный приятный ветерок. Мне казалось, я издали ощущала теплоту человеческого жилья.

    Я смотрела на превращённые в руины улицы Мацуямы и вспоминала старика, раздувавшего мехами огонь, вспоминала счастливые дома, где на очагах жарили иваси. Глядя вниз, на улицу, по которой гулял ветер, размышляла о семьях, об этих человеческих "гнёздах" из дерева и черепицы. Это были простые дома — с земляным полом в прихожих, с выгоревшими на солнце сёдзи12, с тусклыми электрическими лампочками. В них жили обыкновенные люди. И разрушение, и мир я соотношу прежде всего с семьёй. Государство для меня — всегда нечто далёкое. На холме, куда я затем перевела взгляд, стояла средняя школа Умихоси. Когда-то отделанное со вкусом светло-серое здание, в годы войны перекрашенное в маскировочный цвет, уцелело. У самого подножия холма лежал квартал Дзюнин-тё, где я снимала комнатку. Его можно было узнать издалека по множеству усыпанных жёлтыми цветами кустов ямабуки. На меня снизошло спокойствие, но ненадолго: вдруг начались боли в низу живота.

    В поле имелись огороженные циновками выгребные ямы с органическим удобрением. Крестьяне, работавшие в поле, пользовались ими как уборной. Я присела на корточки на краю одной из них. Посмотрела на небо. Ураками представлял собой страшное зрелище, но в природе всё шло своим чередом — надвигались бледно-лиловые сумерки. Я обвела взглядом всё небо. Вдалеке мерцала бледная звезда.

    Сумерки поглотили улицы раньше, чем потемнело небо. Электрическое освещение, конечно, не работало. Там и сям поднимался вверх дым очагов. Детей, которых я недавно видела на школьной спортплощадке, теперь уже не было видно. Возле школы было светлее, чем у жилых домов, стёкла её окон сверкали, отражая лучи заходящего солнца. Но местами стёкла, видимо, выбило взрывной волной, и рядом с горевшими багрянцем окнами зияли чёрные провалы, словно дыры на месте выпавших зубов.

    Улицы казались совсем мирными. Сидя на корточках, я рассматривала их. В спину дул лёгкий ветерок. "Хочу мира, чтобы можно было спокойно справлять нужду в поле", — сказал как-то моей матери один солдат. Он приезжал домой на побывку в связи с переброской его на другой фронт.

     

    У меня открылся понос. Водянистый, цвета травяного сока. Я думала, что это из-за сырой тыквы, но, оказывается, причина была в радиоактивном облучении. Как сказано в докладе Нагасакского мединститута, органы пищеварения поражаются им в первую очередь. На следующий день человек чувствует сухость во рту, ему становится трудно есть и пить. Поднимается температура. Общее состояние сносное, но это обманчивое ощущение. Вслед за тем пропадает аппетит, появляются боли в животе и другие симптомы поражения радиацией, начинается расстройство пищеварения. Понос обычно водянистый, иногда клейкий, реже — с кровью. Если лечение в течение первой недели или десяти дней оказывается неэффективным, больной умирает.

    После того как я добралась до квартиры, понос усилился. Мне становилось всё хуже и хуже, дело, видимо, шло к смерти.

     

    Узнав, что Дзюнин-тё не пострадал, я вернула женщине десять иен.

    — Ну что ж, возьму. Ведь всё моё состояние — то, что в кошельке, — сказала она и, аккуратно расправив сложенную купюру, положила её в кошелёк. Мы расстались на холме. Женщины, решив, что отправятся к знакомым в Накагава, стали спускаться с холма.

    Горная тропинка постепенно перешла в каменные ступени, по обеим сторонам которых стояли дома. Нужно сойти вниз по ступеням, и там будет моя родная гимназия. Мне хотелось как можно скорее увидеть своих учителей, сообщить им: "Я жива". Я быстро зашагала вниз. Передо мной шли два студента из высшего коммерческого училища. Один из них, с раной на ноге, опирался на плечо другого. Хотя кровь не шла, рана была глубокой.

    Поблизости от женской гимназии в кварталах Накагава и Нарутаки жили местные богатеи. Знатная дама в шароварах из шёлковой газовой ткани и девушка лет двадцати раздавали рисовые колобки. Увидев студентов из коммерческого училища, девушка посочувствовала: "Было ужасно, правда?" — и протянула им колобки. Они взяли по одному, но есть не стали. Увидев в саду колодец, парни попросили воды. Девушка поставила на камень поднос и побежала к колодцу. Белые рисовые колобки на подносе выглядели очень красиво.

    Подошла дама и полотенцем перевязала рану юноше. На меня, босиком шагавшую следом, никто не обратил внимания. Я молча прошла мимо. Женщины, видимо, не считали меня пострадавшей — они не произнесли ни одного слова сочувствия. Я хорошо помню, что я испытывала к ним неприязнь. Даже горько усмехнулась. А ещё говорят о человеческой доброте...

    Впрочем, мне вовсе и не хотелось этих белоснежных колобков. Я тогда совершенно не чувствовала голода. Меня занимало другое: почему в то время, когда продовольствие выдаётся всем по карточкам, в этом доме столько риса, что его могут раздавать другим? По правде говоря, хотя у меня совершенно не было аппетита, я всё же подумала тогда: "А хорошо бы каждый день иметь на столе такой рис". И ещё у меня мелькнула мысль, что эти женщины ласковы только с мужчинами. Видимо, здесь проявилась вредность моей натуры, если в тот момент я сделала только эти наблюдения.

     

    Дорога шириной в два с половиной канна13 и сейчас разделяет Нагасакское высшее коммерческое училище и женскую гимназию. Ныне вымощенная бетоном с добавлением гальки, она прежде была ещё уже, и в дождливые дни двум прохожим с зонтами было на ней не разойтись. Поневоле получалось, как у влюблённых — один зонт на двоих. Здесь завязывались знакомства студентов училища с гимназистками, здесь иногда рождалась и любовь, такая беззаветная, что, говорят, были даже случаи двойного самоубийства влюблённых. Рассказывали, будто одно время существовало правило: чтобы от того места, где кончались каменные ступени и дорога раздваивалась, по верхней дорожке ходили студенты, а по нижней — гимназистки. После войны дорогу расширили, да и нравы сделались посвободнее, в особенности, когда, усвоив моральные уроки романа Ёдзиро Исидзака "Зелёные горы", девушки стали сами без стеснения окликать парней, шагающих мимо гимназии.

    Железобетонное четырёхэтажное здание женской гимназии стояло у самой дороги. Взрывная волна, неся разрушения, докатилась до горы Нисияма, поэтому в гимназии не осталось ни одного целого стекла. С той стороны, откуда она налетела, отвалились стены и потолки. Рухнули даже внутренние стены, и теперь на занятиях скучать не приходилось — видно было, как в соседнем классе ведёт урок другой учитель.

    Дорога была сплошь усыпана битым стеклом. Я шагала босиком. Я не особенно опасалась, когда разутая шла тропой по горе Кимпира. Но чтобы ступать по осколкам стекла, требуется мужество. И вот передо мной моя родная гимназия. Взглянув вверх, я заметила, что металлические створки окон были распахнуты в разные стороны: одни внутрь, другие наружу. Значит, взрывная волна двигалась не прямо, а завихряясь. В классах было темно и тихо.

    Каждый, кто оказывался в зоне бомбардировки и уцелел, прежде всего должен вернуться в свою родную школу. Сообщить, что жив. Я воображала: если оставшаяся в живых ученица появится в школе, младшие школьницы с шумом встретят её. Поскольку ученицы работали по мобилизации на заводе, который оказался в эпицентре взрыва, то учителя должны бы организовать спасательную группу. А раненых должны все встречать у ворот школы. Но ничего этого не было. Как это ни странно, но даже когда я была в наиболее пострадавших от бомбардировки районах, где всюду валялись трупы и умирающие люди, я не испытывала ужаса. Вся чудовищность происшедшего стала постепенно доходить до меня лишь по мере того, как я удалялась от эпицентра и приближалась к уцелевшим кварталам, где шла обычная жизнь. Тишина в школе, в домах — всё это теперь наслаивалось на страшную картину разрушения, увиденную в Мацуяма и Ураками, и передо мной во весь рост вставала трагедия города Нагасаки.

     

    Ученицы основного отделения нашей гимназии были мобилизованы на оружейный завод в Обаси. Четверокурсницы обоих отделений трудились на расположенном ещё ближе к эпицентру взрыва сталелитейном заводе. Те, кто работал на подземном заводе в Митино, остались живы.

    Больше всего наших учениц погибло на заводе Хамагути. Листая классный журнал, я обнаружила на одной странице список тех, кого уже не было в живых — более половины класса. Фамилии были отчёркнуты жирной чёрной чертой, и лист с их именами словно настороженно затаил дыхание. Дата смерти — 9 августа 1945 года, причина — атомная бомбардировка. Таких было семьдесят процентов, остальные умерли в конце августа и позже. Я наткнулась на эту страницу, когда искала адреса своих погибших подруг. Я невольно стала шептать молитву. Грудь сжимается от боли: какой долгой и мучительной была агония девочек, умерших в сентябре!

    После окончания войны с задержкой на месяц начались учебные занятия второго семестра. Классы были переформированы, в каждом более пятидесяти человек. На каждом году обучения сократилось по одному классу. Погибло около четырёхсот учениц.

    По дороге, усыпанной осколками стекла, я добрела до своей гимназии. Но ступни ног не были поранены. Видимо, потому, что я в то время была как в трансе.

    В учительской всюду валялась бумага. Учителей никого не было. В разбитые окна задувал ветерок, вздымая листки экзаменационных бланков. Эта тишина, наступившая в разгар войны, таила в себе беду. Стоя в коридоре, я звала: "Сэнсэй14, сэнсэй!" — но никто не выходил. Дверь директорского кабинета была открыта. Я заглянула туда: директор гимназии стоял у окна, наблюдая, как в углу двора ученицы жгут старые газеты.

    Обернувшись и заметив меня, он воскликнул:

    — Как хорошо! Как хорошо! — и похлопал меня по плечу: — Не ранена?

    Он окинул меня взглядом. Затем спросил, не видела ли я кого-либо из одноклассниц. Я отрицательно мотнула головой. Директор глубоко вздохнул.

    — Кто жив, кто мёртв — неизвестно. Все учителя отправились в Ураками для оказания помощи пострадавшим. Однако сюда привозят только трупы учениц. Невыносимо тяжело, — произнёс он, сдерживая слёзы. Он рассказал также, что и те немногие, что остались в живых, в тяжёлом состоянии, а сравнительно легко пострадавшим сейчас оказывается медицинская помощь. Актовый зал забит ранеными, негде ногой ступить. — Правда, не ранена? — переспросил он. — Если есть травмы, иди туда — тебе окажут помощь, а потом поскорее отправляйся домой. Дом-то уцелел? — Директор сказал, чтобы я оставалась дома до соответствующего извещения из школы, и записал мой домашний адрес.

    Пострадавших лечили с помощью акатинки. Наливали лекарство в фарфоровую миску, макали в него полотенце и смазывали всё тело. Но в школьном медпункте запасы акатинки были невелики, и его не хватало. Поэтому в саду сжигали газеты, пепел смешивали с растительным маслом и этим смазывали раны. Интересно, что стало со школьницами после такого лечения?

     

    11. Имеется в виду японский писатель Дзюн Таками (1907 — 1965).

    12Сёдзи — скользящие решётчатые рамы, оклеенные бумагой; служат вместо наружных стен и внутренних перегородок.

    13Кан — мера длины, 1,81 м.

    14Сэнсэй — почтительное обращение к уважаемому человеку (учителю, врачу и т.д.).

     

    1  2  3  4  5  6

    Hosted by uCoz