Нагасаки (по-японски)

Нагасаки

Книга "Шествие в пасмурный день"

  • Фотографии...
  • Атомная бомбардировка
  • Хибакуся
  • Бумажные журавлики
  • "Mainichi": статьи

     

  • Воспоминания пострадавших
  • Свидетельства очевидцев

     

  • Разрушения: Хиросима
  • Разрушения: Нагасаки
  • Жертвы
  • Видео

     

  • Произведения хибакуся
  • Из книг

     

  • Проблемы разоружения
  • Ядерное оружие
  • Исторические документы

     

  • Ссылки
  • 1  2  3  4  5  6  7  8

    Сидзуко Го

    Реквием

     

    Не отрывая глаз от конвейера, Сэцуко слышит знакомые шаги. Это студент Савабэ. Он слегка подволакивает правую ногу. Обыкновенный, на первый взгляд ничем не примечательный юноша, которого тоже мобилизовали сюда на работу. Сэцуко обратила на него внимание ещё тогда, когда её рабочее место было рядом с лестницей. Она стала невольно прислушиваться к его необычной походке, когда он спускался по ступенькам. Невзирая на хромоту, он ни в чём не отставал от остальных студентов и работал так же прилежно. Более того, в отделе технического контроля его всегда ставили в пример, хвалили за удивительную точность изготовления деталей. Сэцуко втайне восхищалась Савабэ, ещё когда они даже не были знакомы. Три часа дня. Из репродуктора звучит популярный марш:

    Стомиллионный народ.

    Вперёд, вперёд!

    Вместе с непобедимой армией

    Страны восходящего солнца.

    Страны цветущих вишен

    Все силы отдадим для победы!

    Решающий бой впереди!

    Открывается дверь, вносят деревянные ящики. Кто-то кричит: "Привезли замороженные мандарины, будут выдавать по карточкам!" Рабочие устремляются к выходу. Студентам мандарины не положены. Девушки из колледжа возмущаются, но Сэцуко воспринимает это равнодушно. Лишь однажды, когда кадровым рабочим раздавали головные повязки хатимаки с надписью "божественный ветер", она пошла в заводское управление и потребовала, чтобы и студентам выдали тоже. "Студентам не положено", — ответили ей. "Почему?" — возмутилась Сэцуко. "Не положено — и всё, и не делай такие страшные глаза, а то никто тебя замуж не возьмёт..."

    С образом белоснежной Фудзи в сердце

    Девушки Родине жизнь отдают.

    Они словно горные вишни в цвету.

    Они благоухающие цветы Родины.

    Эта песня всегда напоследок звучит из репродуктора — наверно, потому, что на заводе работает много девушек.

    Вечером, когда на цеха опускается тоскливая тишина, вновь оживает репродуктор. Звучит бравурный военно-морской марш. "Передаём сообщение Верховной ставки. Наша эскадра..." Сэцуко вместе с другими девушками с замирающим сердцем слушает сообщение. "Наши военные успехи велики, но возросли и потери". До того как Хадзимэ отправили на фронт, Сэцуко с радостью слушала военные сводки о доблестных подвигах солдат. Теперь же они отдавались в её сердце болью. "Наши вооружённые силы атаковали вражескую военную эскадру и караван транспортов. По данным на сегодняшний день, потоплено четыре авианосца, два крейсера, один эсминец и четыре транспортных судна". Сэцуко закрывает глаза. "Сколько же потеряли мы, чтобы одержать такую победу?" — думает она. "В этом сражении мы потеряли два крейсера и один эсминец. Один самолёт не вернулся на базу..." Однажды точно так же не вернётся на базу и Хадзимэ... Сэцуко с горечью думает не о победах, а о лётчиках и моряках, которые погибли в бою.

    Когда вспыхнул китайский инцидент, Сэцуко училась во втором классе начальной школы. Она и её подруги в ту пору любили играть на пустыре за станцией Йокохама. Там было небольшое болотце, поросшее бамбуком. Сэцуко вспомнила, как однажды Хадзимэ срезал самый стройный бамбук, чтобы отметить праздник Танабата3. Это было седьмого июля тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Сколько с тех пор она написала патриотических писем на фронт, хладнокровно призывая незнакомых ей солдат отдать все силы для победы! Солдаты тогда смело уходили на войну, а провожающие махали им вслед флажками с изображением красного солнца на белом поле. Императорская армия в ту пору одерживала одну победу за другой, и даже траурные процессии с прахом погибших, шествовавшие под похоронные марши военных оркестров, были торжественно красивы. Война представала перед Сэцуко окутанной романтической дымкой. Теперь Сэцуко в своих письмах брату умоляет беречь себя и уже не призывает умереть за победу. Она начала понимать, сколь жестока была её юная душа, когда она призывала незнакомых ей солдат не жалеть свои жизни.

     

    Сэцуко простудилась и десять дней не ходила на завод. Она давно на встречалась с Наоми и перед тем, как выйти на работу, решила её навестить. Когда Сэцуко вошла в гостиную, там спиной к дверям сидел пожилой мужчина.

    — Извини, Наоми, я, кажется, пришла не вовремя, у тебя гости. Пожалуй, зайду в другой раз, — шёпотом сказала она.

    — Нет, оставайся. Послушаем вместе, что нам расскажет профессор Исидзука. Сэнсэй, позвольте представить мою подругу Сэцуко Оидзуми. Я вам о ней говорила. Сэцуко, это профессор Исидзука — старинный друг моего отца и мамин лечащий врач. Вы оба — мои самые близкие и дорогие друзья, поэтому чувствуйте себя свободно. — Голос Наоми звучал напряжённо.

    Сэцуко нерешительно присела на краешек стула.

    — Сэнсэй, вам удалось что-нибудь узнать об отце? — спросила Наоми.

    — Да, — кивнул профессор Исидзука.

    Наоми было известно лишь то, что отец находился в Токийской тюрьме, но с прошлого года он перестал отвечать на письма и к тому же отказался от свиданий с женой. Это было невероятно, и Наоми просто не могла такому поверить.

    — Сколько тебе сейчас лет, Наоми? — спросил профессор, грустно глядя на девушку.

    — В этом году исполнилось пятнадцать.

    — Мне трудно судить: ребёнок ты или уже взрослая?

    — Даже не знаю, что и сказать... Иногда мне кажется, что я взрослая, иногда чувствую себя совсем маленькой.

    — Так вот, сегодня ты должна выслушать меня как взрослая. Твой отец...

    — Папа... умер?

    — Нет, он не умер.

    — Что случилось? Говорите же! — Наоми резко поднялась со стула, потом снова бессильно опустилась на него.

    — Твой отец тяжело болен. Он настолько плох, что просто удивительно, как он ещё жив.

    — Сэнсэй, говорите правду. Я прошу не только от себя, но и от имени мамы. — Наоми поглядела на сидевшую рядом Сэцуко и протянула ей руку. Та крепко сжала её пальцы.

    — Твой отец ослеп. Ещё с июня прошлого года у него начало катастрофически ухудшаться зрение. С тех пор он не может отвечать на письма. Потом один за другим стали выпадать зубы. Сейчас уже ни одного не осталось. Он почти лишился волос, а те, что сохранились, поседели, как у древнего старика. Видимо, он не хотел, чтобы ты и твоя мать знали о его тяжёлом состоянии, поэтому отказался от свиданий. Твой отец всегда был привередлив в еде, поэтому с самого начала отказался от тюремной пищи, а передачи твоей матери не всегда доходили до него. Ко всему прочему его невзлюбили надзиратели за то, что он вёл себя с ними чересчур высокомерно. Мало того, когда его поместили в тюремную больницу, он из-за какой-то мелочи разругался с врачом, и тот будто бы даже сказал, что, мол, незачем тратить лекарства на такого подонка. Это было серьёзное оскорбление, и с того дня твой отец вообще отказывается принимать лекарства.

    Сэцуко почувствовала, как задрожала рука Наоми, которую она сжимала. Кровь отлила от лица Наоми, и оно стало белым, как бумага. Профессор Исидзука бережно усадил Наоми в кресло и поспешно сделал ей успокаивающий укол. Глядя на побелевшие губы Наоми, на глубокую складку, прорезавшую её лоб, Сэцуко думала о том, каким потрясением был для Наоми рассказ профессора. Вскоре стало сказываться действие укола: дрожь прекратилась, на щеках появился слабый румянец, и Наоми уснула. Профессор бережно перенёс её на кровать, тихо провёл рукой по волосам и едва слышно прошептал: "Бедняжка". Потом присел на кровать, и его плечи бессильно опустились.

    — Бедняжка, — повторил он, — такая ещё маленькая, а сколько уже пришлось пережить. До чего же глупые люди — её родители.

    Сэцуко не нашлась что ответить.

    Рассказ профессора потряс и Сэцуко. Ею овладело чувство безысходного, непонятного ей самой отчаяния. И с того дня оно уже не оставляло её.

    — Сегодня я должен непременно осмотреть тяжёлого больного и поэтому возвращаюсь в больницу, — сказал профессор. — Постараюсь сразу же прислать сиделку, а до её прихода, если вас не затруднит, побудьте, пожалуйста, здесь.

    Короткий зимний день уже клонился к вечеру, и Сэцуко представила, как будут беспокоиться её родители, но отказать в просьбе профессору не смогла. В доме царила тишина. Поёживаясь от холода, Сэцуко подумала, что в первую очередь следует приготовить ужин для матери Наоми. Она задёрнула занавески, опустила штору затемнения и, неслышно ступая, направилась в кухню. Большая столовая, где в былые времена собирались у отца Наоми студенты, и соседняя со столовой кухня показались Сэцуко безлюдной пустыней. Иногда Сэцуко помогала Наоми готовить обед и знала теперь, что где лежит. Она бросила в маленькую кастрюльку горсть риса, налила воды и поставила на печурку. Сэцуко представила, как грустно и одиноко бывает Наоми готовить еду в этой огромной пустой кухне. Она вдруг вспомнила, что профессор Исидзука назвал родителей Наоми глупцами, и подумала: "Неужели они не могли ничего сделать, чтобы Наоми так теперь не страдала? Но только ли родители тому виной?" — с сомнением подумала Сэцуко, прислушиваясь к бульканью поспевающей каши.

     

    Милая Сэцуко!

    Помнишь ли ты, какое я испытывала воодушевление во время нашей недавней встречи? С каким нетерпением ожидала я мобилизации на трудовой фронт, чтобы поработать на благо родины не только за себя, но и за непатриотически настроенных отца и маму. И что же? Чем, ты думаешь, мы всю эту неделю занимались?

    В первый день осматривали завод, во второй — проходили медицинский осмотр, а потом пололи траву на заводском дворе, да и то работали в день не больше часа, а остальное время сидели в полуразрушенном цехе, пели песни и читали. Ты не представляешь себе, как меня злит это бессмысленное времяпрепровождение. Ведь нас здесь собралось шестьдесят девушек, и, даже если работать с ленцой, на сколько нам хватит этой травы? Кончим полоть, а что дальше?

    Мама настаивает, чтобы я бросила школу. Она говорит: "Чем где-то полоть траву, лучше вари дома обед". Она хочет превратить меня в прислугу, чтобы самой освободиться от домашних дел и с утра до вечера пить самогон. Ведь и до сих пор не она, а я ходила на всякие дежурства и работы по нашему тонаригуми. Я посещала занятия по противовоздушной обороне, получала продукты по карточкам, поэтому часто пропускала занятия в колледже. Правда, мне и самой не так уж хотелось посещать колледж, и в этом смысле у нас с мамой было полное взаимопонимание. Но, решив работать на заводе, я предупредила её, что не стану пропускать ни одного дня, и мама была вынуждена согласиться. И что же? Несмотря на мои попытки стать настоящей патриоткой, примерной японкой, всё словно назло делается для того, чтобы я отказалась от своего намерения. Или же примерным японцем считается тот, кто беспрекословно выполняет любую порученную работу (или ничего не делает, как получилось со мной), сколь бы бессмысленной она ни была?

    Как видишь, я не получаю никакого удовлетворения и начинаю подумывать о том, чтобы достать справку, как советует мама, и не ходить ни в колледж, ни на работу. Очень мне хотелось бы знать, как бы в этом случае поступила ты.

    Наоми Нива

     

    Милая Сэцуко!

    Сегодня я получила по карточкам сладости — засахаренный арахис. Сладости выдаются детям до пятнадцати лет, и я снова почувствовала себя маленькой. Отныне я решила собирать все непортящиеся продукты, которые распределяют по карточкам. Знаешь для чего? Чтобы отдавать их тебе. Раз ты отказываешься принимать от меня то, что мы покупаем на чёрном рынке, мы с мамой будем есть продукты с чёрного рынка (ведь мы не патриоты!), а тебе отдавать то, что выдают по карточкам. Мама сказала, что с продуктами будет становиться всё хуже и такие честные дурочки (это её выражение!), как Сэцуко, начнут умирать от голода. Пойми: я не вынесу, если ты будешь честно жить на одном жалком пайке и умрёшь голодной смертью. Поэтому, когда мы в следующий раз встретимся, я принесу тебе арахис, а может, кое-что ещё. Арахис не с чёрного рынка, и я буду несказанно рада, если ты не откажешься от моего скромного подарка.

    Милая Сэцуко!

    Сегодня был на удивление погожий осенний день. Когда мы пололи траву, на заводском дворе неожиданно появился директор колледжа. "Решил поглядеть, как работают первокурсницы, — сказал он. — Теперь я спокоен — вижу, никто не жалуется и все старательно выполняют порученную работу". Может, он иронизировал. Потом он стал вместе с нами полоть траву. Увидев меня, спросил: "Как себя чувствует дедушка?" Я смутилась (ведь я давно ничего о нём не знаю) и промолчала. Потом, вырвав пучок пожухшей жёлто-красной травы, он ласково сказал: "И для травы тоже наступает золотая осень".

    Только и всего, а у меня весь вечер такое хорошее настроение и такое спокойствие на душе, какого давно уже не испытывала. И всего из-за нескольких ласковых слов. Сегодня я хорошо поняла, как много значит для человека обыкновенная ласка. И ещё меня радует, что через три дня мы с тобой повидаемся. Кажется, впервые за последние дни я спокойно усну. Спокойной и тебе ночи.

    ... октября

    Наоми Нива

     

    Радио несколько раз повторило сообщение по восточному военному округу: город Йокохама подвергся бомбардировке. В цеху, где работала Сэцуко, повисла гнетущая тишина: большинство рабочих и студентов из трудотряда, работавших здесь, жили в Токио или Йокохаме. Бомбёжки, начавшиеся поздней осенью прошлого года, превратили Токио в руины, но Йокохама почти не пострадала. Распространился даже слух, будто Америка щадит Йокохаму из-за каких-то давнишних её связей с этим городом. Теперь настал черёд Йокохамы.

    С тех пор как американцы стали регулярно бомбить японские города, Сэцуко и её родители, жившие близ йокохамской железнодорожной станции, поняли, что им тоже бомбёжки не избежать. Но в отличие от многих других они решили не эвакуироваться. "У нас в доме нет ни стариков, ни детей, о которых надо особенно заботиться, поэтому предлагаю оставаться в Йокохаме до конца, — сказал отец. Мать и Сэцуко согласно кивнули. — К тому же, — продолжал отец, — если все побегут из городов, кто будет работать на заводах? А если заводы остановятся, мы не сможем продолжать войну. Да и вообще, разок нас побомбят, а повторных налётов, наверно, не будет". Сэцуко безотчётно верила в то, что говорил отец. Она и представить не могла, что матери одной придётся пережить весь ужас бомбёжки в то время, когда она и отец будут на работе.

    К середине дня, когда выяснилось, что бомбардировка нанесла Йокохаме катастрофический ущерб, был отдан приказ всем учащимся, мобилизованным на трудфронт и проживавшим в Йокохаме, немедленно разойтись по домам. Сэцуко наспех перекусила и собиралась уже выйти наружу, когда услышала на лестнице характерные шаги. Это был Савабэ. Не обращая внимания на окружающих, он подошёл к Сэцуко и быстро заговорил: "Оидзуми-сан! Электрички не ходят, и вам придётся добираться до Йокохамы пешком. Я заметил, что последние дни вы неважно себя чувствуете. Похоже, и сегодня у вас температура. Хорошо бы, конечно, мне самому вас проводить, но, к сожалению, у меня срочная работа. Я попросил своего друга Окамото, чтобы он помог вам. Ему с вами по пути до моста Явата. Старайтесь идти вместе со всеми и ни в коем случае не отставать. Если почувствуете себя плохо, без всякого стеснения обращайтесь к Окамото. Прощайте!" Пока Савабэ говорил, Сэцуко стояла потупившись, и, лишь когда он повернулся к ней спиной и пошёл, она подняла глаза. До этого они несколько раз беседовали на людях, но никогда не встречались с глазу на глаз. Сегодня впервые он сам подошёл именно к ней и предложил помощь. В такой опасный момент! Сэцуко ощутила, как тёплое чувство к Савабэ всколыхнуло её сердце, и невольно смутилась. Поэтому-то она и не решалась поднять глаза на Савабэ, пока он с ней разговаривал. Савабэ остановился на середине лестницы и поглядел в сторону Сэцуко. На этот раз она не отвела глаза. Отворилась дверь, и девушка из её группы крикнула: "Оидзуми, скорее на заводской двор! Там уже все наши построились. Через несколько минут колонной отправимся в Йокохаму". Сэцуко помахала рукой всё ещё стоявшему на лестнице Савабэ и пошла к двери. Савабэ чуть не пополам перегнулся через перила, провожая взглядом удалявшуюся фигурку Сэцуко. Когда все построились и двинулись в сторону Йокохамы, из передних рядов вышел студент и рысцой побежал вдоль колонны, выкрикивая: "Кто из вас Сэцуко Оидзуми из колледжа Хатоно?" Сэцуко подняла руку. Наверно, тот самый студент, о котором говорил Савабэ, догадалась она. Юноша остановился и сказал: "Я Окамото из университета Сёва. Вы, кажется, неважно себя чувствуете?" — "Спасибо, не беспокойтесь". — "Во всяком случае, знайте, что я иду впереди, и сразу же позовите меня, если вам станет плохо", — закончил скороговоркой Окамото, затянул на подбородке ремешок студенческой фуражки и побежал вперёд.

    Сэцуко была глубоко тронута чуткостью Савабэ, заметившего её состояние. Она и в самом деле последние дни чувствовала себя неважно. Видимо, из-за высокой температуры. К тому же сказалась поездка в префектуру Гумма, к Сёити Вакуи. Она ездила туда без ночёвки и обернулась за один день. "И всё же хорошо, что я решилась съездить", — подумала Сэцуко. Серую тетрадь, которую подарила ей Наоми, она держала в вещевом мешке, с которым не расставалась. А вот две тетради со сделанным матерью Наоми переводом последней части "Семьи Тибо" она обычно клала на свой письменный стол рядом с книгами. Если бы она тогда не встретилась с Сёити и не передала их ему на хранение, сгорели бы они вместе с домом во время сегодняшней бомбёжки. "Ты слышишь меня, Наоми? — мысленно обращалась она к девушке. — Я не имею права держать у себя эти тетради, и именно Вакуи достоин того, чтобы их сохранить. Тем более что он хорошо знал твоего отца". Прошло почти два месяца с тех пор, как Наоми и её мать сгорели в своём доме во время бомбёжки. И если есть ещё на свете человек, способный оценить любовь к людям, которой автор "Семьи Тибо" наделил Жака, и воспринять мечты, заключённые в этих тетрадях, то этот человек — Сёити Вакуи.

    Невзирая на температуру и болезнь, Сэцуко каждый день продолжала ходить на работу, и чем хуже она себя чувствовала, тем большее беспокойство вызывало у неё состояние здоровья Сёити Вакуи. Сэцуко хорошо помнила, как тогда вечером, тяжело опираясь на палку, он проводил её до самых ворот храма, как, утирая выступивший на лбу пот и пытаясь унять мучивший его кашель, Сёити, посмеиваясь над собой, сказал: "Это противоречит моим принципам — провожать вас ценою сокращения собственной жизни..."

    Дорога до Йокохамы была неблизкой, и притомившаяся Сэцуко уже не понимала, где она бредёт. Лишь тянувшиеся вдоль дороги зелёные рощи, готовые к посадке риса поля да слегка тронутые золотом колосья пшеницы радовали глаз. Видневшиеся кое-где крестьянские дома были целы. Наверно, бомбёжке подвергся лишь сам город Йокохама.

    Первой от колонны отделилась группа девушек, направлявшихся в сторону Цуруми. Они молча помахали руками, прощаясь с остальными, и ушли. "С кем-то из них, наверно, уже не суждено встретиться", — подумала Сэцуко и вдруг почувствовала, насколько все они ей дороги — даже те, с кем она вовсе не была знакома. Придёт ли кто-либо из них завтра на завод?

     

    3Танабата — праздник влюблённых. По легенде, звезда Ткачихи и звезда Пастуха, разделённые Млечным путём, сближаются один раз в году, 7 июля. Этот праздник очень популярен среди молодёжи.

     

    1  2  3  4  5  6  7  8

    Hosted by uCoz