Нагасаки (по-японски)

Нагасаки

Книга "Шествие в пасмурный день"

  • Фотографии...
  • Атомная бомбардировка
  • Хибакуся
  • Бумажные журавлики
  • "Mainichi": статьи

     

  • Воспоминания пострадавших
  • Свидетельства очевидцев

     

  • Разрушения: Хиросима
  • Разрушения: Нагасаки
  • Жертвы
  • Видео

     

  • Произведения хибакуся
  • Из книг

     

  • Проблемы разоружения
  • Ядерное оружие
  • Исторические документы

     

  • Ссылки
  • 1  2  3  4  5  6  7  8

    Сидзуко Го

    Реквием

    Шестнадцатого августа утром её разбудил громкий голос соседки: "Эй, Сэцуко! Тебе есть куда эвакуироваться?" — "Зачем? Разве бомбёжки не кончились?" — "При чём тут бомбёжки? Япония проиграла войну, и теперь все молодые девушки вроде тебя должны скрываться в горах или в каком-нибудь другом укромном месте, иначе случится что-то страшное". — "Разве может случиться ещё что-то страшное?" — "Не спорь, а вылезай из своей щели — сама узнаешь". Сэцуко чувствовала себя неважно. Тринадцатого августа во время бомбёжки погиб Савабэ. К тому же электрички не ходили, и она едва доплелась до дому. На следующий день опять подскочила температура, и Сэцуко пластом лежала в своей щели, не в силах даже подняться. Пятнадцатого августа ей стало немного легче, но о том, чтобы идти на завод, не могло быть и речи. Она только раз выбралась наружу, чтобы вместе с остальными соседями послушать по радио чрезвычайное сообщение. И всё же Сэцуко решила шестнадцатого августа пойти на завод. Из-за сильных помех трудно было понять, о чём говорил по радио император. Кое-кто даже утверждал, будто он призывал к решительному бою на территории самой Японии, но Сэцуко сразу поняла, что император зачитывал рескрипт о капитуляции. "Неужели всё же это случилось?" — думала Сэцуко. Значит, свершилось наконец то, о чём предупреждали Савабэ и Сёити. Что сейчас на заводе? Ведь в случае поражения все должны были покончить с собой. Не исключено, что её подруги по колледжу уже сделали это. Надо немедленно идти на завод, но как трудно подняться с постели. Сэцуко ощущала неимоверную слабость, хотя температура понизилась. Она выбралась наружу и страшно удивилась: по улице шли толпы людей. Где только они скрывались во время бомбёжек? Длиннющая очередь тянулась от моста Манри к станции Йокохама. "Все они стоят за билетами, чтобы отправить своих жён и дочерей в деревню. Сходи туда и узнаешь, о чём они говорят", — сказала соседка. Сэцуко подошла к мосту. "Вот она, хвалёная императорская армия! Всё из-за того, что они натворили в Китае. Разве с такими солдатами можно было выиграть войну?" Сэцуко не сразу поняла, о чём шёл разговор, но эти слова ей показались настолько постыдными, что захотелось заткнуть уши. "Открыто об этом не говорят, но я слышал, что во время захвата Нанкина один унтер-офицер самолично прикончил тысячу человек". — "Но ты вроде бы тоже не миндальничал?" — "Куда мне! На моем счету человек десять, не больше". — "Потому-то ты решил отправить жену в укромное местечко?" — "Само собой! Не хочу, чтобы мою старуху прикончили за здорово живёшь". Стоя на мосту, Сэцуко слушала разговор мужчин, справлявших нужду прямо в реку. Они говорили негромко, но ветер доносил до неё каждое слово. Сэцуко показалось, будто она коснулась чего-то липкого, несмываемо-грязного. Значит, в ту пору, когда она в Японии любовалась красочным шествием с фонариками по случаю падения Нанкина, там свершались постыдные дела? Так вот ещё какой бывает война?! Брезгливое чувство охватило Сэцуко. Соседка тронула её за плечо: "Стоит ли так переживать, Сэцуко. В такие времена все мужчины ведут себя одинаково — и японцы, и американцы. Пришёл наш черёд расплачиваться. Вот я и решила некоторое время пожить у родственников в деревне, а потом, когда всё успокоится, приеду обратно". Вернувшись в свою землянку, Сэцуко, не разогревая, прямо из кастрюли поела остатки вчерашнего риса с овощами. В последние дни её обременяло всякое лишнее движение. Соседка, верная клятве, данной у гроба матери Сэцуко, по-прежнему делилась с девушкой своей непритязательной пищей. Только поэтому Сэцуко не умерла от голода. У неё не было ни физических сил, ни желания выкупать положенные ей по карточкам продукты. Уже давно она перестала брать с собой еду на завод и порой не притрагивалась даже к жидкой похлёбке, которую выдавали в обеденный перерыв в цеху. Она всё время ощущала пустоту в желудке, но, как ни странно, голода она не испытывала.

    Сэцуко занялась уборкой в своём жилище. Она попыталась проветрить матрац, но у неё не хватило сил даже приподнять его. Поэтому она только аккуратно застелила постель, постирала нательное бельё и перемыла грязную посуду. "Может быть, в другой раз я этого сделать не смогу, и нехорошо, если после моей смерти кто-то сюда заглянет и увидит грязь и запустение", — подумала Сэцуко. Перед её глазами мелькали толпы людей, которые спешили скрыться от всеобщего хаоса в деревню, но Сэцуко всё ещё не оставляла надежда увидеть нечто иное. Она по-прежнему думала, что японцы, которых она любила, и Япония, в которую она верила, не способны действовать столь постыдно, столь мерзко. Но она нигде не могла обнаружить то прекрасное, в которое она ещё верила и надеялась увидеть. Ни в беспорядке, царившем на станции Йокохама, ни на разом опустевшем заводе она не нашла ничего, что могло успокоить, оправдать её надежды. Не пронёсся божественный ветер, который в тяжёлый час должен был принести спасение Японии, никто не покончил жизнь самоубийством, не желая стать свидетелем позора страны. Всё, во что верила Сэцуко, исчезло, не оставив следа. Лишь слёзы старой учительницы да сказанные ею слова о прощении хоть немного заполнили пустоту в её сердце. С той ночи Сэцуко стала ждать смерти. Она почти не притронулась к мешочку риса, оставленному ей перед отъездом сердобольной соседкой, только пила воду и, словно заживо погребённая, лежала в своей щели.

     

    Милая Сэцуко!

    Извини, что сегодня не смогла зайти к тебе. Наверно, ты целый день ждала меня, и я очень переживаю, что заставила тебя ждать напрасно. Написала тебе открытку с извинениями, но от этого не легче — вот и раскрыла снова свой дневник. Мама всё не поправляется, но в этом она сама виновата — по десять дней, а то и по полмесяца строго придерживается прописанной ей диеты, потом срывается и снова начинает пить. И всё же последнее время я не считаю себя вправе сердиться на неё. Она не перестаёт тревожиться за отца, а теперь совсем пала духом. Шутка ли: вот уже полгода, как от него никаких вестей. Я просила профессора Исидзука разузнать об отце, но, думается мне, его уже нет на этом свете. Правда, ни я, ни мама никогда не говорим об этом вслух. Боимся: если заговорим о его смерти, он действительно умрёт.

    Каждый день я занята приготовлением пищи, уборкой, стиркой, и иногда мне кажется, будто я стала очень старой. У нас ничего нового. Еды хватает. Когда объявляют воздушную тревогу, мы по-прежнему остаёмся дома. С мамой мы теперь почти не разговариваем, и мне кажется, что такая жизнь длится уже годы и ей не видно конца. Странно устроен человек: думает о таких вещах, хотя сегодня вечером может погибнуть во время очередной бомбёжки. Я спокойно отношусь к приготовлению пищи, а вот стирать не люблю — приходится пользоваться холодной водой, да к тому же это утомительное занятие. Очень устаю, когда приходится отжимать и развешивать простыни или мамины домашние кимоно. Если сушить бельё на открытом, солнечном месте, его всякий раз приходится снимать во время воздушной тревоги (соседи боятся, что с самолёта заметят белое бельё и скинут на наши дома бомбу).

    Ты мне писала: "Когда мама выздоровеет, ты передумаешь и снова станешь ходить на завод и в колледж..." Навряд ли. Я человек конченый. Любой на моём месте (но только не ты, конечно) при такой жизни, какая у меня с мамой, не смог бы выдержать.

    Последнее время мама, даже когда ей становится легче, какая-то задумчивая, рассеянная. И сразу начинает пить. Профессор Исидзука не раз предупреждал, чтобы я не разрешала ей выпивать, но я ничего не могу сделать с нею. Вначале, когда у неё первый раз пошла горлом кровь, она целый месяц не притрагивалась к спиртному, но потом обменяла патефон и все наши пластинки на три бутылки сакэ и снова начала пить. В нашем доме стали частыми гостями перекупщики с чёрного рынка. Они жадными глазами разглядывают наши вещи. Один предложил обменять швейную машинку на пять сё риса. Мама готова продать им всё за бесценок. Всё равно завтра нас могут разбомбить, оправдывается она. Сейчас в нашем доме, за исключением вещей в кабинете отца, ничего не осталось. Теперь и мне безразлично: пусть тащат из дома всё. Всё равно! Мы беспокоимся, жив ли отец, но сами можем погибнуть даже сегодня ночью...

    Мне очень хотелось пригласить тебя к нам на встречу Нового года. Мы бы приготовили много вкусных угощений, поиграли бы вместе с мамой в карты и в угадывание стихотворений из "Хякунин иссю"5. Но, к сожалению, мама не поправляется, и мне пришлось отказаться от этой затеи. Значит, не судьба, потому что навряд ли мы доживём до следующей встречи Нового года.

    Если маме не станет лучше, я не смогу прийти к тебе в назначенный день. Придётся тогда уже тебе посетить нас. Прости за мою навязчивость, но иначе мы сможем с тобой повидаться только через месяц. К нам домой заходят лишь профессор Исидзука да торгаши с чёрного рынка. Всё время мы с мамой вдвоём, а теперь, когда маму лечат новым лекарством и она по целым дням спит, я остаюсь совсем одна. Не сердись на мои капризы и пожалей свою подругу Наоми.

    ... декабря

    Наоми Нива

     

    После смерти Наоми Сэцуко не знала, как поступить с тетрадями, в которых был перевод последней части "Семьи Тибо", сделанный её матерью. Сэцуко не хотела расставаться с книгами, подаренными ей Наоми, но она не считала себя вправе хранить тетради её покойной матери. Теперь она не только хорошо понимала вызванные разочарованием последние поступки Жака Тибо, но, пожалуй, даже одобряла их. И всё же принять их не могла. Она уже перешла тот рубеж, когда человек способен переменить свои убеждения, и не могла ни отступить, ни избрать другую дорогу. Сэцуко считала, что для неё в жизни остался один лишь путь — тот, по которому с верою в сердце она шла до сих пор, — даже если впереди её ожидает только смерть. Сэцуко долго раздумывала над тем, кому бы передать тетради с переводом последних глав "Семьи Тибо", и остановилась на Сёити — брате Сюдзо Вакуи.

    Прежде всего, Сёити был учеником профессора Нива, и, судя по тому, что Сэцуко о нём слышала, Сёити представлялся ей единственным человеком, достойным хранить эти тетради, и она решила его навестить.

     

    Милая Наоми!

    Последнее время сильно похолодало, и я подумала, как трудно тебе приходится со стряпнёй и стиркой. Как себя чувствует твоя мама? В прошлый раз, когда я к вам заходила, она показалась мне очень осунувшейся. Я и сама чувствую себя неважно — простудилась — и вот уже неделю не хожу на завод. Температура не снижается, к тому же одолевает кашель. Вначале я пыталась не обращать на это внимания, но теперь так ослабла, что по утрам с трудом встаю с постели. Мать беспокоится за меня, поэтому придётся ещё несколько дней полежать. Воспользуюсь этим временем, чтобы побольше читать.

    Теперь я лучше понимаю твою маму, когда она отказывается вставать с постели во время воздушной тревоги: больному каждое лишнее движение кажется мучительным. И всё же я надеюсь побывать у тебя в назначенный день. Правда, не очень пристало такой образцовой патриотке, как я, разгуливать по гостям и не ходить на работу.

    Если буду чувствовать себя сносно, помогу тебе в уборке: уж слишком велик ваш дом и тебе одной не справиться. Когда я рассказываю своей матери про тебя, она просто не верит, что пятнадцатилетняя девушка одна ведёт такое большое хозяйство. Говорит, если бы вы жили поближе, она каждый день приходила бы помогать. Да я и сама бы помогла. Вот видишь! Только говорю об этом, а на деле, к сожалению, ни в чём тебе не помогаю.

    Написала письмо — и так утомилась, что в глазах круги. А ведь у меня обычная простуда. Наверно, всё потому, что устала душой. Всё это очень печально. Надо поскорее выздороветь и снова работать, не жалея сил. При встрече наговоримся вволю. До свидания.

    ... января

    Сэцуко Оидзуми

     

    Сколько ни отхаркивала Сэцуко кровь, в лёгких её не становилось меньше. Сэцуко представилось, будто она плывёт по кровавому морю и вокруг вздымаются красные волны. Во всём теле уже не осталось ни капли крови, и оно стало тонким, как листок бумаги. Куда я плыву, думает Сэцуко, может быть, я уже умерла? Значит, скоро встречусь с отцом, матерью, братом и Наоми. Плыть было тяжело. Казалось, одно неверное движение — и сразу утянет в бездну. Кровавые волны вот-вот поглотят Сэцуко. "Оидзуми-сан, уже скоро!" Кажется, это голос Сёити Вакуи. "Оидзуми-сан, война кончилась!" А это вроде бы Савабэ. Из горла Савабэ хлынула кровь. Неожиданно тело Сэцуко начало медленно погружаться в море. "Оидзуми-сан! Оидзуми-сан!" — по очереди зовут её Сёити и Савабэ, Сэцуко изо всех сил колотит по волнам руками и ногами, но тело её неудержимо влечёт в глубину. Внезапно Сэцуко видит, что она уже не плывёт по кровавому морю, а стоит среди бескрайних развалин. Куда бредут эти толпы людей? "Ой", — в ужасе кричит Сэцуко: она стоит на трупе! Она отскакивает, но под ногами снова труп. Бескрайнее пепелище превращается в бескрайнее кладбище, горы трупов. Они быстро усыхают, и вот уже кругом белеют кости. Сэцуко тоже превращается в скелет. "Здравствуйте, Сэцуко", — говорит череп. Сэцуко оглядывается — черепа все одинаковые, но голос принадлежит Сёити: "Вы предупредили в письме, что знакомы с профессором Нива, и я решил, что придёт пожилой мужчина. Никак не думал, что меня посетит такая молоденькая девушка..." На неё внимательно глядят не пустые глазницы черепа, а глубоко запавшие чёрные глаза живого Сёити...

    Комната Сёити — узкая, в шесть татами, постеленных в один ряд, — была расположена в задней части главного здания храма Дзёсёдзи. "Прежде тут останавливались на ночь странствующие монахи", — объяснил он. У стены была постель, подле изголовья которой стоял радиоприёмник. Вокруг прямо на циновках стопками лежали книги. Вошла женщина в шароварах, неся две плоские подушки для сидения. Она бросила их на циновки и сказала: "Настоятель просил передать, что сегодня в главном здании службы не будет и вы можете там побеседовать с вашей гостьей". Когда женщина ушла, Сёити захватил большую перьевую подушку и вместе с Сэцуко пошёл в главное здание. "Извините, я прилягу, — сказал он, подложил подушку под голову и вытянулся. — Кажется, вы собирались что-то отдать мне на хранение?" — спросил Сёити.

    Сэцуко и теперь не могла понять, почему у неё тогда так внезапно брызнули из глаз слёзы. Молодые девушки нередко плачут без причины — то ли из-за каких-то надуманных обид, то ли потому, что их очень балуют. Но с Сэцуко такого никогда не случалось. Отчего же она расплакалась перед Сёити, которого впервые видела? Ей и сейчас стыдно за своё тогдашнее смятение...

    В её землянке стало темнее. Над головой послышался звук льющейся воды и тихий лязг вёдер. Сэцуко подумала о том, что люди как ни в чём не бывало продолжают жить и заниматься повседневными делами, и у неё потеплело на душе. Сёити тогда ясно сказал: "Война окончится, а люди будут продолжать жить". Когда окончится война... Сэцуко запрещала себе даже думать об этом, но слова Сёити запали ей в душу. Неожиданно её губы искривились. Ей вспомнилось, как та женщина принесла чай и, переводя взгляд с плачущей Сэцуко на растерявшегося Сёити, осуждающе сказала: "И вам не стыдно? Одной ногой уже в могиле, а заставляете плакать такую юную девушку. Я пожалуюсь на вас настоятелю". Сёити тогда смущённо засмеялся, а Сэцуко остановила женщину и поспешно стала объяснять, что господин Вакуи вовсе её не обижал и плачет она по другой причине. Женщина с сомнением покачала головой и ушла, нисколько не смягчившись...

    Сэцуко протянула руку к фляжке и, не вставая, напилась воды. Холодная струйка потекла мимо губ за шиворот, и Сэцуко сразу же ощутила озноб. Наверно, снова поднялась температура... "Она не совсем нормальная, — сказал Сёити, когда женщина ушла, — она родом из здешней деревни, там и сейчас живут её родители и братья. Ещё в девичьи годы над ней надругались какие-то проходимцы, и с тех пор она тронулась умом. Её приютил настоятель, и вот уже почти двадцать лет она живёт в этом храме. Очень работящая, не представляю, как бы настоятель справился без неё со всем здешним хозяйством. Раньше она ухаживала за человеком, который жил здесь до меня, — он был парализован и не вставал с постели тринадцать лет. Теперь она обслуживает меня. Настоятель сказал: сколько бы перерождений6 ни ожидало Киё-тян, она обязательно попадёт в рай. Киё — это её имя".

    Сёити с сочувствием поглядел на Сэцуко и продолжил свой рассказ, стараясь успокоить разволновавшуюся девушку:

    "Здешний храм пользуется своего рода правом экстерриториальности, а местные жители беспрекословно подчиняются авторитету настоятеля. Все роженицы деревни из поколения в поколение прибегают к услугам супруги настоятеля. И можно себе представить, каким уважением она пользуется в деревне, где нет врача. Короче говоря, по всем важнейшим вопросам здесь идут за советом в храм. Деревенский староста, учитель и полицейский не составляют исключения. Поэтому даже такой конченый человек, как я — "красный" и к тому же чахоточный, — может, пользуясь покровительством настоятеля, спокойно жить здесь в нынешние тяжёлые времена. Настоятель и мой отец — друзья ещё со студенческих лет. Меня до сих пор удивляет, как могло случиться, что мой отец, обыватель до мозга костей, и настоятель храма долгие годы оставались верны своей дружбе". Вновь появилась женщина и внесла большой поднос, на котором были расставлены блюда с варёным рисом и красной фасолью, яичницей-глазуньей и листьями папоротника в соевом соусе. Сёити лишь из вежливости попробовал от каждого блюда, снова откинулся на подушку и закрыл глаза. Сэцуко взяла палочки для еды, но почти не притронулась к угощению. Длительная поездка в переполненной электричке, а потом в поезде слишком утомила её, и она с трудом боролась с охватившей её усталостью. "Здесь не бывает недостатка в рисе с красной фасолью и в поминальных мандзю, которые приносят крестьяне", — усмехнулся Сёити.

    "Может быть, я расплакалась оттого, что всё, окружавшее Сёити, показалось мне слишком обыденным", — подумала Сэцуко. Невыносимая, тяжкая жизнь Сэцуко соприкоснулась с давно забытой ею спокойной жизнью Сёити — и это нарушило равновесие в душе девушки. Уже много месяцев прошло с тех пор, как Сэцуко перестала жить обыкновенной человеческой жизнью. "По-видимому, вы тоже себя неважно чувствуете. Меня крайне беспокоит ваш кашель", — тихо сказал Сёити, не открывая глаз. "Вы правы, во время последнего медицинского осмотра у меня в лёгких нашли затемнения". — "Зачем же вы поступили так безрассудно — поехали в такую даль?" — "Я должна была обязательно передать вам это".

    Сёити взял тетради и с грустью сказал: "Хотя нет опасений, что я погибну от бомбёжки, всё равно, чувствую, и мне недолго осталось жить. Поэтому у меня не больше прав хранить эту рукопись, чем у вас". Но дело вовсе не в том, кто из нас проживёт дольше, хотела возразить ему Сэцуко, но смолчала...

    Вновь наступила ночь, и Сэцуко в темноте опять увидела пристально устремлённые на неё глаза Сёити. Снова в ушах прозвучал его голос: "Так вы специально приехали ко мне в такую даль, чтобы передать тетради?"

     

    5"Хякунин иссю" ("Сто стихотворений ста поэтов") — старинный сборник стихотворений. Согласно преданию, составителем сборника был поэт Фудзивара Тэйка (1162 – 1243).

    6. Согласно буддийским представлениям, существование всего живого есть непрерывная цепь перерождений. Так, после смерти человек, перерождаясь, может принимать не только человеческую, но и другую форму: животного, растения, злого духа и даже божества.

     

    1  2  3  4  5  6  7  8

    Hosted by uCoz