Кацудзи Ёсида

Во время атомной бомбардировки г-ну Кацудзи Ёсида (Katsuji Yoshida) было 13 лет. Он был учащимся второго года обучения на судостроительном курсе в школе промышленных наук префектуры Нагасаки.

Сегодня небо чистое

(Отрывки.)

9 августа 1945 г. Как бы я ни старался, я никогда не мог забыть события этого утра.

Зазвучал сигнал воздушной тревоги, но вскоре был отменён. Семеро школьников, включая меня, покинули убежище, и пошли обратно к школе. По дороге мы остановились у дома на обочине зачерпнуть питьевой воды из колодца. Без особой причины, собираясь бросить ведро в воду, я глянул вверх на небо справа от себя, и заметил два парашюта, падающих в разрыве облаков. Мои друзья тоже посмотрели вверх, прикрывая глаза ладонями.

Внезапно произошел чудовищный взрыв, и меня бросило через дорогу на рисовое поле. Другие выжившие описывали впечатление от атомной бомбардировки выражением "пика-дон" [звукоподражательный термин, эквивалентный "вспышка-гром"], но для меня всё это произошло в один быстротечный, похожий на сон миг.

Говорят, когда ранения превосходят определённую степень тяжести, то нет боли. Я осознавал происходящее в течение короткого промежутка времени между взрывом и ударом о землю. Я казался похожим на рыбу, которую жарят, и мог чувствовать своё тело, скручивающееся в интенсивном жаре. Обычно люди ассоциируют с ожогами волдыри, но, когда я пришёл в сознание на рисовом поле, то обнаружил, что покрыт кровью. Кожа на моих руках сошла и свешивалась вниз, как изорванная рубашка, с кончиков пальцев. Открытое мясо было ярко-красным от крови, но, как ни странно, боли не было. Напротив, я чувствовал себя здоровым и энергичным как всегда. Как и мои друзья, я сказал себе, что это всего лишь несущественный ожог и что немного аммиачного раствора всё вылечит. Возможно, чувство облегчения оттого, что я остался жив, временно блокировало другие ощущения.

Однако я был шокирован видом мужчин и женщин, работавших на полях. Страшно обожжённые, они спускались вниз со склонов холмов, крича и плача, и сформировали группу неподалёку.

Я мог слышать над головой зловещий звук моторов самолёта, и первое время чувствовал ужас. Стараясь скрыться от вражеских самолётов, я и мои друзья легли на землю и натащили поверху нас обугленных сорняков. Пока это происходило, я начал чувствовать покалывающую боль.

Друг, лежавший рядом со мной, носил кусок разбитого зеркала. Мы высказывали друг другу, как изменились наши лица, но нас наполнили изумление и ужас, когда мы поглядели на себя в зеркале. Тем временем люди продолжали, шатаясь, спускаться по склону холма; стонущие и кричащие люди, дети, ищущие своих родителей, и люди, которые были так ужасно обожжены, что невозможно было отличить мужчин от женщин.

Я и мои компаньоны сперва были полны энергии и обсуждали, как добираться к дому через холмы в Нисияме. Но когда мы попытались отправиться, ни один не смог двинуться. Моё лицо распухало так быстро, что я мог чувствовать, как оно становиться больше. Равномерная процессия непострадавших людей прошла колонной мимо нас по холмам по направлению к Миэ и Сикими. Я никогда не забуду жалостные крики множества людей, находящихся на краю смерти. Они просили воды, но проходившие не могли думать ни о чём, кроме поиска убежища. Я и мои друзья объединились в хор, прося воды, но никто не остановился послушать.

Я мог видеть сквозь распухшие веки, но оставался беспомощно неспособным двигаться. Небольшой ручей неподалёку был наполнен людьми, старающимися получить питьё. Многие из них умирали с опущенными в воду лицами, и другие ступали поверх растущей горы трупов без малейших колебаний.

Два школьника примерно моего возраста прибыли к тому месту, где лежали мы. У одного были сломаны обе ноги, и его нёс другой, чьи глазные яблоки свешивались вниз на щёки. Я мог видеть кровяные сосуды, пульсирующие на обнажённых мускулах. Осознав, что мы близко, второй из школьников сказал: "Я чувствую такое облегчение", и затем рухнул на землю мёртвым. Прошло более сорока лет, но вид этих двух школьников ярко врезался в мою память.

Вода реки Ураками, которую лирика нашей школьной песни превозносит как "чистую и искрящуюся", была окрашена в красный кровью и текла по искорёженным трупам людей и животных. Все это теперь кажется ужасным кошмаром.

Вскоре я стал полностью неспособен видеть. Моё лицо настолько распухло, что я даже с усилием не мог открыть глаза. Начала спускаться тьма. Всякий раз, когда кто-нибудь проходил мимо, я произносил в направлении шагов: "Разрушена ли окрестность святилища Сува?" Ответ всегда был одним и тем же: "Весь город разрушен".

Я попросил друга, который ныне умер, доставить сообщение моей семье. Холод и жажда сделали невозможным сон. В течение ночи я несколько раз слышал звук пролетающих самолётов. Когда наконец наступил рассвет, я чувствовал себя так, будто вытерпел год мучительных невзгод.

Рано утром женщина, прибывшая из Исахаи в качестве члена спасательной команды, помогла мне лечь на деревянные носилки для оказания медицинской помощи. Я сказал себе, что должен оставаться в живых, пока не достигну дома. Пока я получал первую помощь, над головой пролетали самолёты, и все укрывались в противовоздушном убежище, оставляя меня ожидать в одиночестве под горячим солнцем. Это походило на медленное истязание. Будучи неспособным двигаться и лёжа на носилках пронзённый мучительной болью, я задавался вопросом, что, если я должен буду страдать вечно, и даже смерть не придёт освободить меня?

После оказания первой помощи меня отнесли к выгоревшим руинам близлежащей коммерческой школы. С невидящими глазами я мог чувствовать остаточное тепло внутри здания. Позже я слышал от моей матери, что были сотни других людей, лежащих в школе в таком же состоянии, стонущих и выкрикивающих имена близких.

Моя мать пришла в здание, называя моё имя снова и снова, пока шла среди раненых. Я ответил, но, когда она увидела моё изуродованное тело, она не могла поверить, что это я. Когда она вынесла меня из здания, у неё ещё имелись сомнения, действительно ли я её сын.

По пути домой я просил воды и разговаривал в бреду, пока моя мать с трудом пробиралась через сожжённые руины, усыпанные мёртвыми и смертельно ранеными. Возможно из-за радости и облегчения от воссоединения с родителями, после того, как я, наконец, достиг нашего дома, я впал в бессознательное состояние. Более чем год после этого я получал лечение во временном госпитале в начальной школе Синкодзен и, позже, в военно-морском госпитале в Омуре.

После выписки из госпиталя я ещё раз вернулся в мой дом в Нагасаки. Хотя от эффектов атомной бомбардировки пострадала большая часть населения, для людей вроде меня, с ожогами, выходить наружу было огромным несчастьем. Причиной было то, что наши уродливые рубцы притягивали пристальные взгляды каждого. Я мог чувствовать взгляды людей на мне, когда шёл по улице, и чувствовал ужасное смущение и ненависть к войне. Я думал, что выжившие со следами ожогов на лицах пострадали от психологических мук более, чем кто-либо ещё. Хотя это справедливо даже для мужчин, для женщин это было особенно ужасным клеймом.

Длительное время я чувствовал себя совершенно несчастным. Даже выход наружу, чтоб сделать стрижку в соседней парикмахерской, был для меня слишком большой трудностью, чтоб её вынести, и я попросил парикмахера прийти на выходных ко мне домой. В конце концов, однако, я осознал, что такой образ мыслей будет делать меня всё более и более несчастным. После окончания школы я оказался достаточно удачлив, чтобы получить работу в компании, торгующей оптом продуктами, и я решил стараться со всей своей энергией.

Вначале я работал внутри офиса компании, накапливая знания о различных типах товаров и, следовательно, не должен был выходить наружу. Я мог работать в ненапряжённом и бодром состоянии. Вскоре, однако, мне сказали, что, начиная со следующего месяца, я буду иметь дело непосредственно с покупателями. Я постарался вызвать мужество в своём сердце, но новые обязанности как продавца наполнили каждый день болезненным опытом. Я проклинал войну и атомную бомбу, и спрашивал Бога, как он может быть так жесток к выжившим после атомной бомбардировки?

Я помню один день, когда молодая мать зашла в магазин, держа на руках маленького ребёнка. Один взгляд на мое лицо — и ребёнок разрыдался. Было легко понять, почему такое изуродованное лицо шокировало ребёнка, но я всё ещё никак не могу забыть неописуемое чувство горя, нахлынувшее изнутри меня. Почему моё лицо должно быть обожжено? Почему мне не дано иметь шанс скрыться? Я мог только обращать свои печаль и горечь к небу.

Такие психологические страдания являются одним из длительных эффектов воздействия атомной бомбардировки. Но я снова сказал себе, что никакое количество плача и жалоб не вернет моё тело в нормальное состояние.

Сейчас я оглядываюсь назад с радостью от того, что жертвы атомной бомбардировки проявили стойкость в течение лет, и что мы оказались способны взывать к подлинному миру во всём мире и информировать людей об ужасах войны и атомной бомбардировки. Нашей горячей надеждой является, что термин "выживший после атомной бомбардировки" никогда не должен быть применён к кому-либо ещё.

Я верю, что тысячи жертв, которых больше нет, смотрят на нас с одобрением и поощрением.

Я молюсь, чтобы чистое мирное небо, которое мы видим сегодня, оставалось таким вечно.