Нагасаки
Книга "Шествие в пасмурный день"
Кёко Хаяси
Шествие в пасмурный день
В тот год слишком долго стояла пасмурная погода. Было это лет семь-восемь назад; миновало уже двадцатое июля. Обычно к этому времени дожди прекращались, и в углу сада, где росли гортензии, роилась мошкара.
Небо было затянуто низко нависшими облаками, но дождь не лил. Последние два-три дня со стороны моря доносились отдалённые раскаты грома — вестника окончания сезона дождей. Но силы в них не чувствовалось. Над тёмным морем в слоях дождевых облаков раздавался глухой, похожий на бурчание в пустом животе, рокот. Казалось, что прояснится ещё не скоро.
В тот день впервые появился просвет между облаками. Видимо, с моря в далёкой вышине задул ветер, и в сторону гор ниже слоя тёмно-синих туч поплыли лёгкие перистые облака. Иногда сквозь их разрывы показывалось солнце, и всё вокруг ярко освещалось. Но низко плывущие облака, набегая на солнце, то и дело закрывали его, и солнечные лучи с трудом пробивались на улицы городка.
Ясная погода наступила после затянувшегося ненастья, и потому всюду царило оживление.
Одетая в джинсы, которые моей тщедушной фигуре придавали более здоровый, спортивный вид, и рубашку с длинными рукавами, я медленно шла по улице, ведущей к вокзалу. Навстречу, толкаясь и тесня меня, двигался поток купальщиков, устремившихся на берег моря.
После выхода романа "Солнечный сезон" улицы нашего приморского городка всё время заполнены столичной молодёжью, приезжающей отдохнуть на побережье. Молодые парни в плавках, не просыхающих от морской воды, явно подражая героям этого романа, фланировали по главной улице. Демонстрируя своё телосложение, словно на конкурсе мужской красоты, они важно вышагивали, выпятив грудь, отставив зад, согнув в локтях руки. Под стать парням были и девицы в купальниках, плотно облегавших их упругие тела. Пружинистой походкой они прогуливались, покачивая бёдрами и выставив грудь. Даже совсем ещё зелёные худосочные юнцы, жующие конфеты, и те шатались по улицам с нарочито небрежным видом. Все они, и парни и девушки, на первый взгляд державшиеся достаточно скромно, на самом деле буквально изнывали от истомы и, сохраняя самый невинный вид, старались коснуться друг друга обнажёнными телами. Казалось, само вожделение шествует здесь под яркими лучами солнечного света. Как мучительно было мне, пережившей атомную бомбардировку, смотреть на это торжество плоти!
С трудом выбравшись из толпы полуголых пляжников, я спустя некоторое время дошла до вокзала. Здесь находился самый крупный в городе супермаркет. Продавалось в нём всё что угодно: английские бисквиты "домашнего приготовления", американские кексы без сахара, японские хлебцы из рисовой муки и болгарские джемы. Размышляя, что купить на ужин, я остановилась в сторонке, чтобы меня не толкали.
Моё внимание привлекла группа человек в двадцать-тридцать, совсем не похожих на отдыхающих. Большинство в ней составляли мужчины, но были и женщины. Положив на землю какие-то плакаты, они с усталым видом сидели прямо перед зданием вокзала, а мимо струился бесконечный людской поток. Мужчины были одеты в чёрные брюки, мокрые от пота рубашки с короткими рукавами прилипли к их спинам. На женщинах — такие же брюки и белые блузки, правда, головы защищены от солнца широкополыми шляпами. Группа, казалось, изнывала от душной жары, что совсем не вязалось с атмосферой курортного города.
Я подошла поближе. Два человека стояли рядом с сидящими товарищами. Один из них — мужчина лет тридцати пяти — держал в руках цветной флаг, у другого был транспарант с белым полотнищем. Цветной флаг был, должно быть, знаменем их движения. Мужчина — по-видимому, руководитель шествия — круглолицый и низкорослый, в очках, со слегка загоревшим лицом. Среди своих утомлённых единомышленников он выделялся энергичной внешностью и блеском сверкающих из-под очков глаз. Он поглядывал вокруг, интересуясь, похоже, реакцией прохожих на их появление.
Это были участники марша мира Токио–Хиросима, которые шестого августа в Хиросиме должны были принять участие в Дне памяти жертв атомной бомбардировки. На белом транспаранте тушью было начертано: "Протестуем против испытаний атомного и водородного оружия". На самом верху стоял иероглиф "гнев".
Транспарант со словом "гнев" держал юноша лет двадцати трёх. Половина лица его была обезображена келоидным рубцом. Этот страшный рубец тянулся от губ до левого уха и походил на горный хребет на рельефной карте. Вдобавок на щеке, словно помеченной тавром, виднелся белый глянцевый след ожога.
Где он их получил? В Хиросиме? В Нагасаки? В тот день он, наверно, сидел на коленях или руках матери, когда свет ослепительной вспышки упал на его щёку. Среди здоровых молодых парней, поющих гимн лету на берегу моря, этот юноша, их ровесник, выглядел каким-то увядшим — словно яблоко, проеденное червяком.
Судя по всему, в шествии участвовали разные люди, не только жертвы атомной бомбардировки, по пути следования до Хиросимы они проводили митинги в городах и деревнях, пополняя число своих единомышленников.
Мужчина в очках поставил вертикально свой флаг и начал речь. Подобного рода речи, скажем, в защиту детей-сирот, обычно произносятся громко и чётко. Этот же оратор неожиданно заговорил тихим, глухим голосом. Слушатели в купальниках, удивившись, на мгновение притихли.
Мужчина в очках умело воспользовался этим моментом. Он медленно обвёл взглядом стоявших перед ним людей, устремил взор вдаль, затем, направив его в толпу прохожих у вокзала, включил и её в число своих слушателей и продолжил речь. Даже молодёжь, собравшаяся здесь наполовину из любопытства, внимательно слушала оратора. Его речь звучала всё громче и громче.
Юноша с келоидным рубцом стоял рядом, опёршись на древко транспаранта. Он, видимо, здорово устал, и отсутствующий взгляд его был устремлен вдаль, к небу. Время от времени, когда лучи солнца пробивались сквозь разрывы облаков, он начинал моргать здоровым правым глазом, не пострадавшим от ядерной вспышки.
Какая-то девушка в купальнике, с пакетиком воздушной кукурузы в руке, стоявшая рядом со мной, повернулась к своему спутнику:
— Пойдём-ка лучше на пляж, поедим там одэн.
— Вот всегда ты в самый интересный момент обязательно портишь мне настроение, — проговорил парень, похожий на студента, но всё же, взявшись за руки, они отправились к морю.
Я подумала, не купить ли и мне к рису одэн. Размышляя о том, что всё-таки принести к ужину, что любят сын и муж, я одновременно слушала выступление. Содержание его было довольно обычным: если, мол, некая страна прикроет нас ядерным зонтом, защитит ли нас это и обеспечит ли нам мирное процветание? Я не испытывала особого интереса к словам оратора и задержалась лишь потому, что хотелось подольше побыть в людской сутолоке.
На следующий день мне предстояло ехать в больницу, находящуюся в Йокосука. Не так давно из районного отдела здравоохранения пришел вызов на специальное обследование, назначенное мне после медосмотра.
Этот медосмотр регулярно проводится среди тех, кто имеет "Книжку пострадавшего от атомной бомбардировки". В вызове отдела здравоохранения сообщалось, что очередной анализ крови показал отклонение от нормы, поэтому-то и возникла необходимость в дополнительном обследовании. Я прошла его неделю назад, и результат уже был мне известен — надо срочно лечь в больницу или начать лечение дома.
В 1945 году я школьницей была мобилизована на оружейный завод компании "Мицубиси" и девятого августа попала под атомную бомбардировку. Уцелела я чудом, меня даже не ранило. Но избежать телесных увечий при атомном взрыве — ещё не значит спастись. Очень важно, какую дозу радиации получил человек. От этого зависит вся его последующая жизнь, ведь именно из-за облучения появятся потом у него болезни, которые через механизм наследственности скажутся на последующих поколениях.
"Медицинская книжка пострадавшего от атомной бомбардировки" — это документ, который выдается нам, хибакуся — атомным жертвам, государством. 31 марта 1957 года был принят закон о бесплатном лечении лиц, пострадавших в Хиросиме и Нагасаки. В соответствии с законом "Книжка" бывает обычной и с пометкой "особая". Обладатель "Книжки" может лечиться за государственный счёт, она выдается пожизненно, и это особенно ценно для хибакуся, которые обычно часто болеют. Для тех же, кто потерял родителей и не имеет родственников, она является поистине неоценимым благом.
Однако это вовсе не значит, что любое недомогание лечат бесплатно. Нужно подтверждение врача, что оно действительно является следствием облучения. Вполне естественно, что при родах или зубной боли трудно обнаружить последствия атомной бомбардировки. Поэтому и соответствующие медицинские услуги в число бесплатных не входят, если только не будут найдены хоть какие-то признаки влияния облучения.
Впрочем, отношение хибакуся к "Книжке" не однозначно. Не все они пользуются ею. Очень многие отказываются от неё либо из желания скрыть своё прошлое, либо из суеверного страха заболеть лучевой болезнью.
А вот моя знакомая Тэйко, учившаяся со мной в одной гимназии, наоборот, использовала эту "Книжку" максимально. В нашей гимназии было два отделения — основное и специальное, которые располагались в разных корпусах. Тэйко училась на специальном отделении на два курса старше меня и тоже попала под бомбардировку, когда работала на заводе.
Летом 1965 года Тэйко умерла от лучевой болезни. Вся её жизнь была связана с больницами. В Нагасаки её имя начертано на мемориальной доске в Парке Мира.
Помню, в октябре 1945 года, когда возобновились занятия, в нашу гимназию приехали студенты Нагасакского мединститута и медицинского факультета университета Кюсю для обследования учениц, переживших атомную бомбардировку. Молоденьким девушкам от пятнадцати до двадцати лет стали задавать очень нескромные вопросы, касающиеся женской физиологии. В то время не было принято между девушками откровенно обсуждать интимные дела, поэтому эти вопросы вгоняли нас в краску. В тот момент, когда мы мялись от стыда, затрудняясь в ответах, вошла Тэйко. На воротнике её формы красовался значок специального отделения.
"Мне кажется, кто не хочет — может не отвечать. Нет надобности ещё раз превращать нас в подопытных кроликов", — сказала она негромко, но внятно.
До тех пор я особенно не задумывалась, что это за новое оружие — атомная бомба. Наверное, даже гордилась тем, что вышла живой из этого ада, грозившего мне гибелью. Это было не душевное удовлетворение или радость, что я осталась в живых, скорее просто тщеславное чувство причастности к чему-то ужасному, могущему вызвать у других замирание сердца. Такое же чувство возникает, когда пяти-шестилетнему ребёнку что-нибудь рассказываешь, и он вскрикивает: "Ой, как страшно!"
Но на Тэйко уже в ту пору атомная бомба наложила тень. Из-за болезней, вызванных радиоактивным облучением, она была вынуждена часто бывать в клиниках и, естественно, пользовалась "Книжкой". Пользовалась на все сто процентов. Например, при родах. Тэйко полюбила друга своего старшего брата, вышла за него замуж и родила ребёнка, когда ей было около тридцати. Ребёнок появился на свет здоровый, нормальный. Роды прошли легко и быстро. Никакой патологии. Но Тэйко так сумела "обработать" врача, что её пребывание в роддоме было оплачено государством. "Сэнсэй, — убеждала она врача, — по-моему, я всё же не дикарь какой-нибудь. Вы тоже признаете это? Что из этого вытекает? Мои роды были такими быстрыми, что вы едва успели их принять. Это выглядит слишком уж по-животному, первобытно. А не является ли это отклонением для современного человека? Если от первых схваток до родов проходит слишком много времени и это считается патологией, то и роды, протекающие слишком быстро, надо считать ненормальными". И врач быстро с ней согласился. Вероятно, его покорила сила духа Тэйко.
"Но если жертвы атомной бомбардировки слишком выставляют свои особые права, это вызывает неприязнь", — сказала я ей однажды. "Почему? — спросила она и, как тогда на медосмотре в гимназии, сделала серьёзное лицо. — А ты знаешь, что мой старший брат был студентом-медиком и тоже попал под атомную бомбёжку? Брат уцелел, вернулся домой, а через неделю у него пошла кровь горлом, и он умер. Тебе приходилось видеть, как текут слёзы, смешанные с кровью? Мать от горя не осушала глаз. Отец тоже не отходил от его постели. "Я цел и невредим", — говорил брат. Не в силах видеть этого, отец ободрял: "Держись!" — и хлопал рукой по одеялу. "Я держусь", — улыбался брат. Но скоро наступил конец. Ты знаешь, что потом сказал священник — служитель крематория? Нет, я тебе ещё не рассказывала. Собирая после кремации брата пепел, он спросил: "Это ваш дедушка?" "Нет, брат", — ответила я. "Удивительно! Неужели правда? До чего хрупкие кости всех жертв этой бомбы, совсем как у стариков. Едва попадут в огонь, сразу рассыпаются". Вот что он сказал. Кости брата стали совсем как у шестидесятилетнего старика. Он сгорел ещё при жизни, до самых костей, — закончила свою темпераментную, обильно пересыпанную диалектизмами речь Тэйко и добавила: — Какие ещё нужны доводы? Право, люди, недовольные требованиями хибакуся, очень странные. Помощь нам — естественна, мы имеем на неё особые права.
В ответ на эту пылкую тираду я лишь шутливо заметила: "Поэтому-то нас и называют «особыми», не так ли?" — имея в виду пометку "особо пострадавший", которая проставляется в "Книжке". Однако я вдруг остро почувствовала, как вспышка, которая уже начала забываться, пронзила меня насквозь.
У нас, жертв атомной бомбардировки, кости вроде бы такие же, как у всех, они служат опорой организма. Но они настолько хрупки, что рассыпаются от одного удара.
В моей "Книжке" тоже стоит такая пометка. Относится она главным образом, к тем, кто пережил атомную бомбардировку, находясь в эпицентре взрыва, то есть в радиусе полутора километров. "Особо пострадавшими" считаются и лица, которые находились в этой зоне в течение первых трёх дней после взрыва бомбы. По точным подсчётам специалистов, здесь полностью гибнет всё живое, вплоть до мелких зверьков, живущих в норах.
Погибнуть в этой зоне — легче лёгкого, но я и Тэйко, словно оборотни, остались в живых и были теперь "особо пострадавшими".
Номер моей "Книжки" — семьсот четвёртый. Значит, я семьсот четвёртый человек, оставшийся в живых в этом районе. Казалось бы, если семьсот четыре человека уцелели в зоне полного уничтожения — следовательно, атомная бомба не такая уж страшная штука. Однако выдача "Книжек" началась с 1957 года, а я получила свою только в шестьдесят пятом. Значит, за восемь лет набралось всего лишь семьсот четыре человека выживших. А между тем в "особом" районе Нагасаки находились оружейный завод "Мицубиси" и сталелитейный. Это были крупные предприятия, занимавшие площадь в шестьдесят и тринадцать тысяч цубо. На обоих заводах работало пятнадцать тысяч человек, и по утрам улицы здесь были буквально запружены людьми, шагавшими на работу с привязанными к поясу бэнто. Кроме того, там располагались медицинский институт, медучилище, самый крупный на Востоке католический собор Тэнсюдо, множество начальных и средних школ. На южном склоне холма размещались туберкулёзный санаторий и красно-кирпичное здание тюрьмы за высоким забором. И вот из всего многочисленного персонала этих учреждений уцелело только семьсот четыре человека. Песчинка в мешке с рисом!
Мы-то радовались, что остались живы, что не получили серьёзных травм, но под покровом кожи наши внутренности и кости, поражённые радиацией, медленно разрушались. И поскольку нам это хорошо известно, мы вправе претендовать на то, чтобы даже благополучные роды считали ненормальными.
Обладателям "Книжек" полагается каждые шесть месяцев проходить медицинское освидетельствование. Конечно, мы должны быть благодарны государству, проявляющему заботу о хибакуся. Однако эти регулярные медосмотры, проводимые дважды в год, растравляют, будто когтями раздирают наши раны. А ведь каждый из нас лелеет надежду, что эти раны когда-нибудь заживут.
В моём районе вызовы на осмотр приходили из отдела здравоохранения в мае и ноябре. Каждый, разумеется, мог по своему усмотрению идти или не идти на обследование, однако мы всегда, до самого последнего дня пребывали в сомнении на этот счёт.
Осмотр был простым: прослушивание и анализ крови. Однако для "атомного больного" этот анализ — самое страшное. Если результаты оказывались плохие, направляли на более тщательное обследование. Ведь кровь обязательно покажет, есть ли в организме какие-то изменения. И пусть даже болезнь неизбежна, но если о ней не знать, то можно хотя бы день, но прожить спокойно. Пусть неделю или две, а то и несколько месяцев, пока не наступит смерть, жить беззаботно и весело. Ведь когда тебе сообщают, что ты болен лейкемией, которой мы так боимся, то пропадает желание жить. Раз уж до сих пор не ясно, как эту болезнь лечить, то самое большое благо — не знать о ней вовсе и жить день за днём, тихо и беззаботно.
Всякий раз, когда подходит время очередного осмотра, я начинаю тревожиться. Что выявит обследование? Всё ли в норме или, наоборот, всё плохо? Острое желание поскорее узнать об этом не даёт покоя. Если бы врач, сказав: "У вас всё в порядке", ставил печать и гарантировал мне здоровье, то как бы великолепно можно было прожить эти хоть и недолгие, но шесть месяцев! Мы же, однако, живём в постоянной тревоге: не пойдёт ли кровь из носа? Наступят регулы — опять беспокоишься: вдруг не прекратятся?.. Все атомные жертвы страстно жаждут услышать от врача заключение: "Итак, шесть месяцев жизни я вам гарантирую". И хоть не исключено, что человек даже в течение полугода может умереть, он, полагаясь на слова врача, по крайней мере поживёт спокойно, не думая постоянно о дне своей смерти. Прожить бы этот срок получше!
В скором времени мой сын должен был приступить к учёбе в начальной школе, и я решила-таки пойти на очередное обследование. Ведь для мальчика тоже плохо, если я постоянно терзаюсь сомнениями и тревогами. Будь что будет, попробую сходить. Если результаты окажутся плохими, то это будет просто возвратом в день девятого августа — в день бомбардировки. Тогда я была гораздо ближе к смерти. Придётся как бы заново стартовать от того дня.
Если же врач, похлопав меня по спине, скажет: "Всё в порядке, патологии нет", я буду целое лето вместе с моим взрослеющим сыном купаться в море. Куплю себе купальник любимого бледно-розового цвета и поплыву в открытое море. Не думая ни о возможности носового кровотечения, ни о будущем изнеможении, буду плавать, сколько хватит сил. А когда вернусь на берег, то не побоюсь изо всей силы громко высморкаться.
Даже при сильной простуде я избегаю сморкаться. Если закладывает нос и мне трудно дышать, я хожу как идиотка с открытым ртом. Приходится избегать всего, что может вызвать кровотечение из носа. Ведь нам трудно остановить любое кровотечение. Очень многие мои знакомые из-за этого умерли.
